– Я же немец! – возмутился Шурка. – А ее матушке нужен русский зять. Непременно! Они со стариком Ксавье разодрались в клочья. Тот увез старших детей, всех женил в Польше. Графиня отбила дочь, как последний бастион. И требует русского брака. Говорит, что ляхи и так испортили им породу. Начала вывозить девчонку лет с пятнадцати. Да все без толку.
– Что так?
– Слишком богатая невеста. Не всякий осмелится сватать. Не всякому и отдадут. К тому же был там какой-то роман. Я толком не знаю. Слышал краем уха от маменьки. Жених, кто-то из родни, морочил девке голову несколько лет, а потом отказался – посчитал зазорным венчаться с деньгами. А ей-то что? Одни слезы.
Михаил молчал, переваривая совершенно излишние для него сведения.
– Да! Кстати! – спохватился Бенкендорф. – Ты писал, что собираешься продавать белорусское имение, но боишься не найти покупателей.
– Да, деньги громадные. Полтора миллиона. И нужны быстро. Еще до выхода корпуса из Франции.
– Я к чему вспомнил? – Шурка почесал нос. – Старая графиня богата, как вдова Креза, и обожает возиться с имениями. Делать-то ей все равно нечего. Можно попробовать сторговаться с ней. На балу я тебя представлю. Переговорю предварительно. Если она посмотрит благосклонно, начнешь дело.
Воронцов призадумался. Друг предлагал хороший ход. Отчего бы и не съездить в среду к Головиной? Полтора миллиона на дороге не валяются.
Глава 5. Не желай добра ближнего твоего
Санкт-Петребург. Февраль
Арсений Закревский всегда брился очень тщательно. Сначала правую щеку, как раз до середины подбородка, где красовался малоприметный шрам. Потом левую. Занятия этого генерал не любил, поскольку злодей Тишка всякий раз ухитрялся либо остудить воду до состояния, близкого ко льду, либо подавал ковшик кипящим, как Везувий. Мерзавец получал в ухо, мямлил что-то невразумительное, целовал барину ручку за науку, а на следующий день повторял все сызнова. Наблюдая за денщиком, Арсений стал убежденным противником отмены крепостного права. Ибо куда ж их таких девать?
Он мог понять Воронцова, который, имея 30 тысяч душ, мечтал от них избавиться. Ведь сам Закревский не знал, как сладить с одним дураком. Но тысячи тишек, вдруг выпущенных на волю и не способных обнаружить середину между варом и вечной мерзлотой, представлялись ему страшным зрелищем. Арсений видел их вблизи, 27 августа, на следующий день после Бородино, в Москве. Гудящая не хуже пожара толпа, обезумевшая от страха и искавшая виновника своих несчастий. До последней минуты от всех все скрывали, говорили, что город не сдадут, что бояться нечего: вся армия здесь.