– Знаю, – согласился я. – Знаю. Но я не справляюсь. Слишком сложно.
Трость просвистела в воздухе, ударив по кровати рядом с моим коленом.
– Kwatz! – воскликнул Гибсон. (Его любимое возражение, подозревал я, происходило из какой-то древней религиозной книги.) – Сложно, говоришь? А с чего ты взял, что будет легко?
Я не ответил, и он продолжил наседать:
– Хочешь помирить людей с другим народом. Сьельсинами. Почему ты решил, что эта ноша не тяжела?
Во снах мы часто не можем отвечать, и, вероятно, это произошло со мной. Я сидел молча и слушал.
– Ничего. Адриан, мы, люди, все равно что вьючные животные. Мы боремся и в борьбе находим смысл, находим себя. Таков путь.
– Ищи трудностей, – произнес я и услышал за спиной голос Братства, исходящий как будто прямо из стены каюты:
«Ищи трудностей».
Голос казался настолько реальным, настолько угрожающим, что я подскочил. Стены каюты исчезли, моя кровать и Гибсон очутились посреди бескрайней тьмы. Значит, точно сон.
Глаза Гибсона сверкали; он снова опустил трость на землю возле ног:
– Мир и человек создаются притяжением противоположностей. Цивилизация порождается природой и культурой. Мужчины и женщины – дети. Протоны и электроны – атомы. Эго и его тень – я. Порядок и хаос – возможности. И так далее. Что могут породить люди и сьельсины? Кто знает?
– Лучший мир? – спросил я. – Это возможно?
– Неверный вопрос.
На мне были только штаны, и посреди гнетущей Тьмы я чувствовал себя нагим, как младенец, и даже стоять мне было неловко. В сумраке двигались невидимые гигантские фигуры, словно колоссы, чьи огромные ноги топтали поля сражений сотен планет.
– А какой верный? – спросил я, воздев руки к небу. – Что мне делать? Я балансирую на грани. Хлыст предал меня, а Джинан…
Я сам предал Джинан, но объясняться мне не потребовалось: по сожалению в глазах старого схоласта я понял, что он меня понимает.
– …И Кхарн Сагара. Если ему вздумается, он может всех нас убить.
– Он не позвал бы сьельсинов, если бы задумывал вас убить, – поднял руку мой наставник. – Прояви терпение. Тебе еще представится возможность все изменить. – Он был прав. – Ни к чему паниковать. Паника – плохой союзник.
«Страх убивает разум».
– А разум убивает страх. – Гибсон сжал кулак. – Адриан, твои чувства – тучи. Пробейся сквозь них.
– Когда все закончится, – неуверенно начал я, ковыляя к старику, – когда все закончится, Империя будет меня судить.
Густые брови Гибсона сошлись на переносице.
– А все уже закончилось? Прости, я-то думал, что для тебя все «слишком сложно». – Он постучал тростью по невидимому полу. – Адриан, Империя могла осудить тебя в любой момент. Как и любого из нас. Это цена, которую мы платим за цивилизацию, цена, которую я заплатил за тебя. Понятно?..