— Лекс совсем не обязательно присутствовать, я пришла поговорить с вами.
— Ну что вы, мы очень открытая семья, — ответил Отец.
Она очень старалась смотреть то на меня, то на Отца, но всякий раз ее взгляд невольно скользил по углам комнаты, в которых стояли мешки с мусором, по россыпям старых тряпок, башмаков, среди которых валялось несколько рваных мягких игрушек. На диване, сваленные грудой, лежали простыни Матери, жесткие от грязи.
— Привет, Лекс, — сказала она.
— Здравствуйте, — ответила я и, не доверяя этой новой вечерней мисс Глэйд, которая не желала со мной разговаривать, добавила: — А что вы здесь делаете?
Он взглянула на Отца, который уже ухмылялся, и ответила:
— Помнишь, я говорила о стипендии?
— Помню.
— Так вот, я хотела обсудить это с твоим папой. Стипендию и еще кое-какие вопросы. Ничего такого важного. И точно ничего такого, о чем тебе стоило бы переживать.
Отец расселся на диване и жестом предложил гостье сесть на свободную половину. Мисс Глэйд присела на самый краешек, как будто не хотела, чтобы наш дом хоть как-то касался ее. Она сжимала свои все еще красные от холода руки.
— Если вы не хотите, чтобы она слушала, нет проблем, — сказал Отец.
Мисс Глэйд посмотрела на меня печально и смиренно. Она словно хотела, чтобы я о чем-то догадалась по ее лицу, но я не понимала.
— Прости, Лекс, но мне нужно побеседовать с твоим папой наедине.
— Я поняла.
— Вот и хорошо. Тогда до завтра.
Эви давно спала, я лежала в кровати на одеяле, с включенным светом, настороже, отгоняя сон изо всех сил.
Я считала свою учительницу самым умным человеком из всех, кого знала, но вместе с тем она оказалась самым глупым. Мисс Глэйд смотрела так, будто боялась за меня, в то время как, оставаясь в гостиной один на один с Отцом, ей следовало бояться за себя.
О чем они тогда разговаривали, я так и не узнала, но уже через неделю мы переехали в Холлоуфилд. Я вернулась из школы и обнаружила, что вся семья собралась на кухне. Отец стоял, уперевшись ладонями в стол, Мать — рядом с ним.
— У нас теперь есть дом. Наш собственный.
На лице Далилы произошло мини-землетрясение — задрожали губы, задергались уголки глаз.
— Ненавижу тебя, — сказала она, сморщившись.
— Уже? — спросила я.
— Обстоятельства вынуждают, — ответил Отец. — Собираемся — свистать всех наверх!
Собирая вещи, мы словно бы делали вскрытие дому и нашему детству, проведенному здесь. Тут, под родительской кроватью, лежали простыни — на них мать рожала Итана; там — книга о Диком Западе, которую так и не вернули в библиотеку. Немытые бутылки из-под ликера — в них поселились семейства черных мушек. Сдвинув мебель с привычных мест, мы обнаружили самые отвратительные болячки дома. Коврик под моей кроватью оказался мягким и матовым — плесневые опухоли вздымались до самого матраса. Под колыбелькой валялись сгнившие пижамы, переношенные всеми нами по очереди и ни разу не стиранные. Стены в родительской спальне были продырявлены, и, подставив к отверстиям пальцы, я ощутила холодный воздух, проникающий внутрь.