И в Воркуте снова воровал, побирался, нюхал клей. Учиться не мог и не хотел. Спортом не занимался, марок не собирал, с девочками не дружил. Единственным его увлечением было пожрать. Единственной его любовью была говяжья тушенка в банках, вкус которой он всей душой полюбил еще со времен своего краткого пребывания в столичном детприемнике. После полуголодной подвальной жизни и скудного детдомовского пайка Жирик совершенно не переносил чувства голода и, потеряв всякую меру в еде, жрал целыми днями напролет, жрал все и вся, везде и всюду, всегда и всенепременно. Съедал все, что мог добыть, съедал все, сколько бы ему ни дали, и просил добавки. Подобно тому, как Чопик с Каляном и Саньком пили запоями, точно так же и у Жирабаса бывали зажоры, во время которых он неделями жрал тушенку и не мог остановиться до тех пор, пока не оказывался на унитазе с расстройством желудка и острыми кишечными коликами. В федеральной армии, куда его призвали в критические дни зимнего наступления красных на Мосхву, Жирик прожрал все, что мог. Он воровал и менял на тушенку бензин, колеса, снаряды, пулеметы, автоматы, даже двигатели с машин и бронетранспортеров. Когда его полк после очередного краткосрочного отдыха в резерве выезжал на фронт, чтобы занять отведенный ему участок обороны, жители окрестных сел в ужасе покидали свои дома, опасаясь за сохранность своих продуктов, а именем Жирабаса родители пугали непослушных детей. «Вот погоди ужо! — говорили они своим не в меру капризным чадам. — Придет Жирабас и съест тебя! Он очень любит кушать маленьких мальчиков!» Дети пугались, плакали, но шалить не прекращали.
В конце концов уставший от проделок ненасытного обжоры командир полка распорядился выгнать его прочь без выходного пособия. «Жрет много, а толку от него никакого!» — сказал полковник, махнув в сердцах рукой. И он был неправ. Толк от Жирабаса был. Нужно было только найти правильное применение его неординарным природным способностям.
Женское сердце доброе и отзывчивое. И этим умело пользовался большой знаток женской психологии, старый ловелас Чопик. Бабы сильно жалели косившего под убогого Жирабаса и кормили его словно на убой, а под эту лавочку и атаману с друзьями перепадало много всего съедобного. Удавалось разжиться и одеждой, и обувью, и деньгами, и выпивкой. Так, перебиваясь с хлеба на квас, с тушенки на самогон, Добрались наконец до Бородянска.
После ожесточенных зимних боев трижды переходивший из рук в руки город лежал в руинах. Все уцелевшие административные здания были заняты различными советскими и партийными учреждениями. Все склады и гаражи, все ангары и подвалы оказались переполнены людьми: всюду ютились переехавшие в них больницы, детские дома, школы и детские сады. Да Ермакову и не нужны были подвалы и гаражи. Свой анархический культурный центр он хотел разместить непременно в центре города на главной бородянской улице — Спиртолитическом проспекте. Анархисты проехали его из конца в конец. Из семи уцелевших на проспекте административных зданий одно занимал Облспиртсовет, другое — Губспиртчека, третье — Штаб Северо-Западного фронта. По одному зданию занимали губком и горком СПХП, а также Совспиртнадзор и Губспиртнархоз. Сюда анархисты даже не пробовали сунуться — у входа в каждое из семи учреждений дежурили усиленные наряды спиртармейцев и сотрудников Спиртчека.