Сам Рыжов, хоть и рад бы с этим согласиться, вовсе не чувствовал себя человеком, над которым отныне покровительственно простерта широкая, надежно хранящая от любых неприятностей длань судьбы. Напротив, его одолевали дурные предчувствия. Стоило закрыть глаза, и он снова, будто наяву, видел стремительный, как молния, блеск отточенного металла, слышал свистящий шорох, с которым широкое лезвие вспарывало тонко выделанную телячью кожу, и противный, скрежещущий лязг, раздавшийся, когда нож натолкнулся на спасительное железо монтировки. Конечности у него при этом делались ватными, а где-то под ложечкой, распространяясь затем по всему организму, зарождалась противная мелкая дрожь.
Это казалось странным даже ему самому. Он бывал в крутых переделках, и ребята в бане с уважением разглядывали его шрамы — один, этакой спиральной воронкой, на груди, и другой, бугорком, под лопаткой, где автоматная пуля, пройдя навылет и задев по дороге верхушку легкого, улетела в неизвестном направлении. Помнится, Рыжов добрых полгода носился с идеей пометить эти дырки, вытатуировав под одной из них слово «вход», а под другой, соответственно, «выход». Потом, правда, он махнул на это дело рукой: во-первых, такая татуировка — украшение сомнительное, а во-вторых, и без нее отлично видно, где тут вход, а где выход. А кому не видно, тому, значит, этого видеть и не надо. Не хватало еще, чтоб лохи на пляже в него пальцами тыкали.
Короче говоря, Дима Рыжов по кличке Рыжий был человеком бывалым, стреляным и битым, ничего на свете не боялся и давно привык относиться к реальной угрозе собственной насильственной смерти с философским безразличием. Но тот удар ножом в «Эдеме» что-то надломил в нем. Рыжий по-прежнему был готов без колебаний принять участие в самой крутой разборке, в любом, даже смертельно опасном, деле, но мысль о том, что ему доведется еще хотя бы раз пережить встречу с человеком из «Эдема», повергала его в состояние близкое к панике. Тот парень с ножом словно загипнотизировал его, и никакие доводы разума не помогали Рыжему избавиться от внушения. Его будто отравили, или заколдовали, или сглазили; как это ни назови, дело тут явно было нечисто, и от этого Рыжему становилось еще страшнее.
Словом, отбояриться от этой поездки он пытался по-всякому. Даже нарисовал довольно похожий портрет человека с ножом, поскольку с детства отличался способностями к этому делу и всю жизнь баловался дружескими шаржами на всех, с кем ему доводилось встречаться. За портрет ему сказали спасибо, но ехать пришлось все равно, и теперь, сидя на заднем сиденье мчащегося на восток «хаммера», Рыжий изнывал от тоски и дурных предчувствий.