– Клод… а, ты в порядке, – пробормотала Лили как-то вечером, скинув туфли, точнее, пару мужских армейских ботинок, прикрыв глаза и уютно устроившись в кресле.
– Хло у нас душка! – икнув, согласилась Бланш.
Клод поморщился и оставил их наедине с похмельем. Все это время он гадал, в какую беду они могли вляпаться; Бланш часто болтала лишнее, когда была пьяна.
Гадал, не была ли Лили просто прикрытием, не встречалась ли Бланш с другим мужчиной. О, в этом перевернутом вверх дном мире было столько вопросов, ответы на которые он не знал!
В тот день, когда Аузелло впервые увидели желтые звезды, Бланш схватила мужа за руку. Хотя на самом деле звезд было немного (просто потому, что последний декрет запрещал евреям собираться в общественных местах или ходить по центральным улицам), казалось, что ненавистные значки мелькают повсюду. Вон там звезда красуется на школьной форме. Форма девочке явно мала, а в школу она не может ходить с тех пор, как нацисты запретили это еврейским детям. И все же девчушка носит форму, и Клод пытается угадать причину. Была ли это надежда, наивная и простая? Ностальгия? Или просто детский каприз?
А там звезда красовалась на груди мужчины в синем твидовом пиджаке; этот мужчина почти ничем не отличался от Клода. У него очень французский нос – длинный и любопытный. Маленькие усики. Ухоженные ногти. Волосы недавно подстрижены и уложены помадой. Ботинки начищены так, что при каждом шаге в них отражалась желтая звезда.
Или вон та пожилая пара, оба при звездах. Его пришита к рваному свитеру, ее – к доисторической шубе, возможно, еще Викторианской эпохи. Они сидели бок о бок в тени дерева. Клод недавно заметил, что евреи старались держаться по периметру даже в тех немногих общественных местах, где им позволено бывать. Они всегда хотели спрятаться, хотя в Париже не было места, где они могли бы скрыться от посторонних глаз. Пара сидела на скамейке, и он положил руку ей на колено, очень по-хозяйски. Она обеими руками сжимала сумку. Часто моргая, они смотрели на мир, который продолжал жить своей жизнью, мир, который они больше не узнавали. Ее сумка была огромной, и Клод подумал, что внутри она хранит все самое важное: старые фотографии, свидетельства о рождении, драгоценности. Смену белья. На всякий случай.
Ни он, ни Бланш ни слова не сказали о звездах. Быстрее, чем обычно, они зашагали обратно в «Ритц», поднялись в свой номер. Молча легли в постель, полностью одетые, поверх простыней и покрывал. Он обнимал ее, и она дрожала, а может, дрожал он. Или они оба. Наконец она впервые заговорила о том, что они никогда не могли обсуждать.