Майор встал из-за стола, подошел близко к лейтенанту. Покачиваясь на каблуках кованых яловых сапог, он с интересом, в упор, какое-то время разглядывал курносое веснушчатое лицо молодого офицера, стоявшего напротив него. На груди у лейтенанта было две медали – «За оборону Сталинграда» и «За отвагу». Постояв, майор развернулся и сел за свой стол.
– Смелый ты мужик, лейтенант. Ладно, иди выясни у начстанции насчет товарняка попутного до станции Агинской, если есть, увезешь этап туда, а уж потом дойдете пешком сорок верст. Головой мне ответишь, если что!
– Есть! – ответил лейтенант и вышел из кабинета.
Повезло, как раз сегодня вечером формировался эшелон за лесом в Агинское. В открытых вагонах, куда с трудом в цепях поднимались трудармейцы, они за восемь часов доехали до станции. Как ни старались согреться, досталось всем. Холодный ветер пронизывал насквозь их шинели и ватники. После разгрузки лейтенанту удалось добиться горячей пищи, пусть это и была круто сваренная перловка, но с мясом – тушенкой «второй фронт».
– Иван Макарыч, чё ты так за этих печешься, – спросил лейтенанта его заместитель, младший лейтенант Лепехин.
– Я видел, как они воевали под Сталинградом. Меня ж там и ранило, после чего я здесь оказался. Уцелел, потому как один боец, ингуш, своим телом меня, считай, прикрыл. Хороший парень был, веселый, жаль, фамилию его не помню. Отшибло память контузией той напрочь. Вот так вот.
– Ясно, однако промерзли они сильно, до утра надо куда-то в тепло, уже за тридцать мороз.
– Добро, попробуем с начальником станции поговорить, раз накормил, может, и место какое найдет обогреться.
– Да куды я вас такую прорву дену, разве что в депо, там хоть крыша над головой да ветра нет. Хорошо, куды ж деваться-то? Токо вы мне официально, рапорт али приказ на энто дело напишите.
– Конечно, напишу, и подпишу даже! – улыбнулся лейтенант седому железнодорожнику.
Ночь прошла в холоде, но не лютом, убивающем все живое. Спать почти не пришлось, но никто и не замерз насмерть. Утром кипяток и хлеб подняли настроение. Этап с рассветом вышел на дорогу и двинулся через просыпающееся сибирское село. Звон цепей многих заставил выглянуть в окно. Такого зрелища еще никогда не наблюдали в этих краях. Кандальный этап печальным звоном отдавался в сердцах людей. Какая разница, кого вели конвоиры. Вели людей, закованных в цепи! Это было страшно. Но это было!
Идти действительно было тяжело, оковы быстро, даже через сапоги, набивали синяки и мозоли на ногах. Мороз не давал возможности остановиться; обогреться на глухой таежной дороге было негде. Сорок километров непрерывного движения, такое испытание трудно было бы выдержать даже здоровым, подготовленным людям. Конвоиры ехали в санях, запряженных лошадьми. Они были в полушубках и валенках. Начальник конвоя ехал верхом, то и дело проскакивая то в голову колонны, то в ее хвост, подгоняя отстающих людей. Он понимал, что останавливаться нельзя, мороз крепчал, любая задержка могла погубить этап. Шли уже восемь часов, когда в колонне кто-то закричал. Лейтенант направился туда и увидел, что середина колонны остановилась. Кто-то в строю упал, и его поднимали. Но он не мог устоять на ногах, которые уже не слушались человека, он валился, роняя тех, кто пытался его поднять. Было еще светло, и лейтенант, спешившись, подбежал к барахтавшимся в снегу людям.