И эта преграда, чернота за окном вдруг сгустилась в плотную фигуру и начала медленно опускаться от верхней половины окна к нижней — туда, где над подоконником маячил силуэт Сучки, опёршейся на свои культи и смотревшей в стекло сквозь темноту. Девочке смутно показалось, что фигура присела на корточки, обхватила рамы окна слева и справа еле видимыми руками и медленно приближает к стеклу ту свою часть, в которой смутно угадывался овал головы. Вот голова приблизилась к стеклу вплотную, прижала к нему нос, лоб и широкие, выдающиеся надбровные дуги; стекло сотряслось от нажима, и свистящий, зловещий шёпот просочился между створок рамы:
— Я верну тебя, Сучка! Запомни, я верну тебя!
Затем фигура так же медленно отстранилась от окна, поднялась в полный рост и, уходя прочь, прошелестела уже совсем едва слышно:
— Ты снова будешь моею!
Утверждение о том, что человек сам является первейшим виновником собственных несчастий, как нельзя лучше подходило Евдокии Господниковой, прожившей на свете уже более шестидесяти лет, но так и не получившей удовлетворения от жизни к сему немалому возрасту. Она пресерьёзно винила себя во многих ошибках молодости, не могла себе простить и забыть их, мучилась самоедством из-за давно минувших грехов и вознамерилась, наконец, решительным шагом в будущее исправить упущения прошлого.
Будучи в молодые годы весьма привлекательной женщиной, даже вполне красавицей, и пользуясь популярностью у противоположного пола, она, что называется, заигралась своими поклонниками и упустила несколько вполне достойных партий. Раз за разом встречая пылкие признания и слыша предложения руки и сердца, она неизменно отвечала равнодушием и разбивала сердца тем легче и жестокосерднее, чем сильнее чувствовала в мужчине искренность. Казалось, ей доставляло даже удовольствие видеть страдания, а нередко и унижения влюблённых.
Как бы там ни было, но ухаживания женоподобных интеллигентов вызывали в ней жгучее желание мужской брутальности и силы, и, наоборот, встречи с приземлёнными и прямыми самцами, мужиками от сохи немедленно пробуждали в ней возвышенные стремления к романтике, театрам и рассуждениям об искусстве. Стоило на горизонте появиться серьёзному и практичному прагматику, добивавшемуся её внимания с нескрываемой целью создания семьи, как ей тотчас хотелось чего-то бесшабашного и разухабистого, дискотек до утра, побольше смеха и поменьше серьёзности. Напротив, пьяные ночные загулы, танцы, посиделки у костра и компании с гитарой ей быстро прискучивали, и душа начинала стремиться к надёжности, стабильности и солидному счёту в банке. Лёгкий и весёлый нрав в мужчине казался ей несерьёзным отношением к жизни и ненадёжностью в трудную минуту, тогда как отсутствие юмора наводило на подозрение, что с таким занудой она «подохнет со скуки». Доходило до того, что одного она отвергала за запах пота, другого — за излишнюю надушенность туалетною водою, третьего — за торчавшие из носа волосинки, а четвёртого — за чрезмерную заботу о собственном внешнем виде. В конце концов, кидаясь из крайности в крайность и требуя в каждом новом знакомстве безупречности, она заперебиралась до того, что осталась одинокою в тридцатипятилетнем возрасте, когда все подруги имели уже по двое и по трое детей. Однако «прынц» всё не встречался, и Евдокия наконец призадумалась о том, что ждёт её дальше. И призадумалась, и устрашилась.