. И пусть все книги по Истории летят к черту!
Он от души зевнул. На столе, рядом с доской, которая в масштабе 1:5000 воспроизводила поле боя, среди справочников, графиков стояли чашка кофе и полная окурков пепельница; часы на запястье показывали три ночи. Сбоку, на мини-баре, стояла бутылка, с красной, как английский камзол, этикетки ему хитро подмигивал Джонни Уокер[26]. Белобрысый нахал, подумал Корсо. И дела ему нет, что несколько тысяч соотечественников только что были повергнуты в прах во Фландрии.
Он повернулся к англичанину спиной и все свое внимание отдал непочатой бутылке «Болса», зажатой между двухтомным «Мемориалом Святой Елены»[27] и французским изданием «Красного и черного». Он откупорил бутылку, открыл роман Стендаля и бесцельно перевернул несколько страниц, пока наливал джин в стакан:
…«Исповедь» Руссо. Это была единственная книга, при помощи которой его воображение рисовало ему свет. Собрание реляций великой армии и «Мемориал Святой Елены» – вот три книги, в которых заключался его Коран. Никаким другим книгам он не верил[28].
Он пил стоя, медленными глотками, пытаясь привести в чувство онемевшее от долгого сидения тело. Бросил последний взгляд на поле брани, где после кровавой схватки все затихало. Осушил стакан и почувствовал себя хмельным богом, управляющим судьбами людей, как если бы речь шла об оловянных солдатиках. Потом представил себе лорда Артура Уэлсли, герцога Веллингтона, вручающего свою шпагу Нею. На земле лежали тела погибших юношей, мимо мчались кони, потерявшие седоков, а под искореженным орудийным лафетом умирал офицер Серых шотландцев и в окровавленной руке сжимал золотой медальон с портретом женщины; в медальоне хранилась прядь белокурых волос. Офицер погружался во мрак, и там, уже в другом мире, звучали аккорды последнего вальса. С полки на него глядела балерина, а во лбу у нее, отражая пламя камина, сверкала бисеринка, и балерина была готова упасть в объятия черта из табакерки. Или – соседа-лавочника.
Ватерлоо. Что ж, старый гренадер, его прадед, мог спать в своей могиле спокойно. Корсо видел его внутри каждого маленького квадратика на игровой доске, на бурой линии, обозначавшей дорогу на Брюссель. Покрытое копотью лицо, опаленные усы. Он три дня орудовал штыком. Он охрип, его лихорадило. Он глядел вокруг невидящим взором. Корсо тысячу раз представлял себе, что именно такой взгляд должен быть у всех воинов на всех войнах. Прадед изнемогал от усталости и все же, как и его товарищи, поднимал вверх нацепленный на ствол ружья кивер из медвежьей шерсти. Виват Император! Одинокий, растолстевший и смертельно больной Бонапарт, вернее, призрак Бонапарта был отомщен. Покойся с миром. Гип-гип, ура!