Я, слава Богу, дожил до глубокой старости, и, видно, давно уже пора подвести итоговую черту. Пока что все откладывал, но, может быть, уже надо начать.
Далекое прошлое невозвратимо. Но думаю, что для былого феноменальная память не обязательна. Похоже, жизнь сама отобрала и в скрытой глубине уберегла незаметные, но главные следы. Так что, пока они еще есть, их надо оживить…
Свет и тень. Тяжелая и одновременно счастливая жизнь. Судьбы людей, чье дыхание давно остыло. На первый взгляд личные, а на самом деле общие для каждого еврея проблемы, которые продолжают тлеть.
Сейчас отвинчу колпачок ручки, которой еще могу водить, разглажу эти белые листки бумаги и сразу переведу время почти на целое столетие назад. Они следуют за мной, годы детства. Оживают во всей своей правде — такой, какой она была. И требуют размышлений.
Не с этого бы хотелось начать. Но что делать, если я еще захватил и, как мне кажется, запомнил кровавые погромы Гражданской войны. Среди трехсот тысяч еврейских детей, чьих родителей убили бандиты, были и мои двоюродные сестры. Одна из них, Броня Прицкер, потом оказалась в знаменитой Малаховской детской колонии[1]. Именно там ей привили любовь к еврейской книге.
Сирот регулярно навещала элита нашего народа, а многие ее представители там дневали и ночевали. Марк Шагал не только преподавал детям рисование, но и стоял рядом с поварихой, чтобы, не дай Бог, одному ребенку не досталось ложкой каши меньше, чем другому. То же самое можно сказать о выдающемся еврейском композиторе и музыковеде Юлии (Йоэле) Энгеле. Уж не говоря о наших писателях и поэтах — Дер Нистере, Ехезкеле Добрушине, Довиде Гофштейне. С детьми они говорили не только голосом, но и сердцем.