Убежденность военрука впечатляла. А может быть, — манера говорить: твердо, без запинок, точными, хорошо, должно быть, обдуманными словами. Нажимал он на собеседника крепко. Данила Петрович напряженно размышлял. Он ожил, возбудился как-то. Глаза его неуступчиво блестели. Никогда бы не подумал, что у него может быть такой твердый взгляд.
— Заманчиво, — проговорил он уже без оттенка снисхождения, который мог вывести из себя кого угодно, а не только Полуянова. — Заманчиво принять вашу логику. Если следовать ей, многое делается само собой объяснимым. Но я чувствую, что и в вашей логике есть какой-то непорядок. Уж извините. Вы же сами убеждаете, что иногда ощущения говорят и больше, и вернее…
— Ничего-ничего, — отходчиво отозвался Полуянов, повеселев. — Вот и давайте вместе устранять непорядок, а не кукситься друг на друга. Виктор, где пиво? Предлагаю освежиться по случаю такого экстравагантного знакомства.
Они придвинулись к столу, извлекли из шкапчика стаканы. Виктор пошарил в кошелке, которую они принесли с собой, и на столе появились вяленые лещи, соленые огурцы, головки чеснока и ломти черного хлеба, посыпанные крупной солью. Чтобы не оказаться в неудобном положении, я юркнул в парную.
Проснулся я довольно легко. А вчера опасался, что не встану вовремя. Снаружи на окна, причудливо изукрашенные мохнатыми узорами, напирала густая темнота. Тетя Нюша готовила пойло для коровы, Юрка и Герка, раскрыв рты, крепко спали на широкой лавке вдоль печи. Данила Петрович сидел на лежанке, свесив худые ноги едва не до пола, и с выражением тяжкого раздумья курил, стряхивал пепел в пол-литровую банку.
Приснилось мне или нет, что вчера после бани заходил к нам Полуянов, что они пили водку, захлебывая ее огненной ухой, и что Полуянов убеждал Данилу Петровича в верности своих выводов о культе личности, а Данила Петрович недоверчиво покачивал головой.
День, проведенный на морозе, можжевеловые веники, наваристая уха — все это уморило меня настолько, что я еле одолевал наседавший сон. В стены избы, точно кувалдой, бухал мороз, от печи тянуло ровным обволакивающим теплом — голоса Данилы Петровича и Полуянова то уплывали куда-то, то делались близкими и внятными.
— А я, Данила Петрович, вспомнила, где тебя видела-то, — выдвинулся откуда-то голос тети Нюши. — Помнишь, как исповедовался на крыльце магазина перед Ленькой-то Хряком?.. Отпущенье грехов у них вымаливал?.. Не у тех просишь. Кто понимает, давно тебя простили. Не взяли бы в плен, дак и воевал бы. От меня дак тебе поклон низкий, што муку на себя принял. Не ты бы принял, другому пришлось…