Он с трудом вылез из душа и, накинув халат, вернулся к зеркалу. Нужно было разобраться еще с парой неприятных мелочей. Например, со свалявшимися в какой-то адский колтун волосами на затылке, слипнувшимися от крови и комков глины из оврага. Вот им душ, к несчастью, не помог.
Из зеркала на него смотрел человек, глядя в глаза которого, он готов был согласиться со всеми, кто главным эпитетом к его имени считал «безумный». Тонкая паутина страха начинала затягивать сознание. Когда героиновый наркоман успел превратиться в адреналинового? Когда он начал ловить с этого кайф, сравнимый даже не с героиновым кумаром. Сравнимый с тем, что он чувствовал когда-то (или это был уже не он? Или еще не он?..) давно, когда сознание еще заполняло кружевное плетение слов. Вот только откат теперь был страшнее. Пальцы дрожали, виски ломило, а от боли в ноге хотелось выть. Док бы списал все на нервы. Сказал бы, что вся эта боль существует только в его фантазиях. Только в таком случае приходилось признать, что эти фантазии затягивали его все глубже и глубже. Что безумие уже не было игрой. Хотелось забиться в угол, стать меньше настолько, насколько это вообще возможно. Растворится в темноте и тишине, унеся с собой, прочь из этого мира, свое проклятье.
Две таблетки, глоток воды из-под крана. Нет, он не врал Доку, просто не смог бы. Никаких наркотиков, почти никакого алкоголя. А обезболивающее не в счет. Доктору нужен яркий, горящий Байрон, способный втянуть в нелепую авантюру, способный ночи напролет, в компании бутылки вина, болтать без умолку. Или просто молча быть рядом, но все равно гореть. А в нынешнем состоянии все, на что он способен — рухнуть на кровать и забыться беспокойным сном.
Но пока о сне не могло быть и речи. Когда Док проснется, на происходившее ночью (или уже утром?) не должно было остаться и намека. Значит, в первую очередь, нужно было разобраться с волосами и пакетом…
Митос со вздохом потянулся и попытался встать со служившего ему постелью дивана. Осознания Зова и ощущение чьего-то тела на полу под ногами прорвались во все еще сонный разум одновременно. Взглянув на пол, Старейший с трудом удержался от желания то ли рассмеяться, то ли проматериться. Байрон с обвязанной полотенцем головой, в халате и… и черт его дери, в сапогах, дрых на полу возле дивана. С одной стороны, бесспорно, радовало, что это чучело доползло до дома и, судя по всему, даже до душа. С другой, место для сна поэт выбрал, мягко сказать, не самое удачное. К тому же очень слабо верилось, что причиной такого выбора места, да и вида, был просто тяжелый день.