В день протеста Лора встала пораньше и надела контактные линзы. Она твердо намеревалась стать частью коллектива, даже если для этого требовалось решить бангладешский вопрос. Она надела свой самый дерзкий свитшот, коричневую конопляную худи, а по пути к Четырнадцатой улице, занявшем лишь несколько минут, дала себе слово завести хотя бы одного друга.
Бросив всего лишь один взгляд на лидера протеста, Лора поняла, что совершила ошибку. Та стояла на перевернутом ведре в черном мешковатом платье, била в большой бесформенный барабан и кричала:
– На бангладешских фабриках трудятся четыре тысячи детей-рабов! Они вкалывают у ткацкого станка по восемнадцать часов в день, в душных бункерах без окон. Если ребенок покидает рабочее место, ему стреляют в лицо солдаты Читтагонгской армии! Разве это справедливо?
– Нет! – дружно закричала толпа.
– Ему стреляют в лицо! – с нажимом повторила женщина.
Лора с ужасом поняла, что все, кроме нее, одеты в черное. У нее вспотели подмышки. В листовке о дресс-коде не упоминали.
Она глубоко вздохнула и бесстрашно нырнула в галдящую толпу. Кипевшая негодованием девушка встретилась с ней взглядом, и Лора, воспользовавшись случаем, выпалила свое обычное:
– Привет, я Лора!
Девушка протянула ей флаер и пошла дальше, шаркая ногами в толпе. Лора заметила, что на спине у нее было изображение кричащего бангладешского ребенка. Под ним красными печатными буквами вывели: «Правосудие?» Лора задумалась, сколько нужно выждать перед уходом, чтобы ее не сочли бесчувственной.
Ее плечо сжала костлявая ладонь. Когда Лора обернулась, с ней писклявым фальцетом заговорила изможденная девушка.
– Первое твое умирание?
Лора сглотнула. Она что, случайно присоединилась к какой-то суицидальной акции?
– А что такое умирание?
– Это когда притворяешься мертвой, – объяснила девушка. – Чтобы выразить протест против несправедливой смерти других.
Ударили в огромный гонг, и тощая вдруг широко распахнула глаза.
– Начинается!
Лора с ужасом смотрела, как лидер протеста с криком развернула плакат («Столько бангладешских детей убивают каждую неделю»). Не успела она и глазом моргнуть, как уже лежала на грязном тротуаре, прижавшись к асфальту щекой.
В нескольких футах от нее поерзал, пытаясь осмыслить произошедшее, Сэм Катц. Он даже не знал, против чего тут протестуют. Он как раз шел в библиотеку, когда разъяренная девушка сунула ему в лицо листовку.
– Тебе есть дело, выживут дети или умрут?
Сэм вздрогнул.
– Наверное, пусть лучше живут?
– Тогда действуй!
Она затащила его в сердце толпы, а через мгновение он уже лежал на земле бок о бок с незнакомцами, чувствуя себя даже более одиноко, чем обычно. Он провел в Нью-Йоркском университете целую неделю, и этот мимолетный разговор с протестующей девушкой был самым длинным за все это время.