— Пошла?
— Пошла-а, родёмая!
— Царапнула чтой-то, не вредно ба повторить…
— Скинемся по новой?
Скидывались. Повторяли.
Оживлялись глаза, переставали подрагивать желтые от табака пальцы.
Расходились на службу.
Кое-кто успевал еще «отметиться» днем, а вечером разыгрывался заключительный спектакль с долгим бдением за липкими от пролитого вина столиками, с пустопорожними разговорами, причем никто никого не слушал, с трехэтажной руганью, пьяными слезами и лобызаниями.
Когда Алексей вошел вслед за лодочником, заметно ободрившимся в предвкушении выпивки, у него в первый момент сперло дыхание: ударило дымом, перегаром и кислятиной.
— Никанорыч подцепил фраера, — громким шепотом сказал кто-то.
— …Кружку пива с прицепом.
— …баба — высший сорт. Удобная, как карета.
— Если бы парни всей земли сбросились по копеечке… Было бы похмелиться!..
— …Ты меня уважаешь? Нет, ты меня уважаешь?.
— Насчет беленькой — ни-ни, завязал, браток. Вчера девять кружек — и ни хрена…
— …опять он будет из меня трояки вынимать!
Голоса гудели, бубнили. В тяжелом воздухе стояли испарения потных тел, запахи холодной еды, сальные шутки, обрывки фраз, таких же ничтожных и жалких, как все, что здесь происходило.
Буфетчик скользнул понимающим взглядом по бледному лицу Алексея, несмело остановившегося у стойки, кивнул старику.
— Твоего, Никанорыч? — и ловко плеснул из бутылки в стакан желтую жидкость. — Молодой человек, как я понимаю, платит?
— Да-да, — нервно хрустнув пальцами, сказал Алексей. — Я заплачу… вот, — и достал свою трешницу. — И мне, пожалуйста, налейте…
Он торопился, боясь, что сейчас опомнится, минутное помрачение пройдет — и он вылетит отсюда опрометью, ужасаясь собственной глупости и тому, что вообще решился переступить порог этого злачного места.
Вино выпил залпом, не разбирая вкуса, а когда, непроизвольно повторив жест Никанорыча, хлопнул пустым стаканом о стойку, его передернуло и рот наполнился клейкой слюной.
— Закуси, — ухмыляясь, сказал буфетчик и плюхнул на весы горсть слипшихся, подтекших подушечек. — Ну-ка…
Алексей с усилием отломил конфету, выпачкав пальцы, и сунул ее в рот.
— А я ить знаю тебя, парень, дай бог тебе здоровья, — пьяно хихикнув, сказал старик. — Ты с моим дурболаем — в одной школе.
— О ком вы? — силясь подавить подступающую к горлу тошноту, спросил Алексей.
— Влахов я. Петькин отец, значит. Отреклися они от меня с бабкой, чтоб им… — он икнул. — Знать не жалають…
Алексей покосился на старика. Так вот почему он ему кого-то напоминал! В Петином лице были отцовские черты. Пожалуй, — нос, с широкими крыльями и двумя резкими складками по краям, большие приплюснутые губы. В другой обстановке Алексея удивило бы это известие, но сейчас он только подумал, что Петя, видимо, стыдится отца, потому никогда и не вспоминает о нем.