— Алик, — очень тихо сказал Евгений Константинович, — расскажи нам все. Поверь мне: и тебе будет легче, и нам. Я понимаю, ты столкнулся с первым жизненным испытанием. Может, несправедливость, может, непонимание, даже предательство. Мало ли что?.. Разуверился в друге. Или в девушке. Неприятности в школе. Хотя о них я, пожалуй, знал бы… Уверяю тебя: в восемнадцать лет теневые стороны жизни выглядят гораздо мрачнее и безобразнее, чем их следует воспринимать… Я по себе знаю. То, что казалось ужасной трагедией, спустя какое-то время ничего, кроме улыбки, не вызывает. Не все, конечно. Но не сразу научишься отличать мнимые горести от настоящих…
Евгений Константинович говорил уже спокойно, будто думал вслух, чувствуя, как из него медленно, неохотно испаряется возбуждение, уступая место противной вялости и тяжести в голове. Опять то, что было с ним несколько раз: голову распирало, накачивало чем-то мерцающим, пузырящимся, — оно проникало всюду: студило зубы, вызывая странную оскомину, шипело в ушах, застило свет, и окружающее виделось, как сквозь политое дождем стекло.
— Алеша, — умоляюще сказала Ирина Анатольевна. — Скажи одно: ты не сделал ничего позорного, нечестного?..
У Алексея намокли глаза. Видно было, каких усилий стоило ему не разрыдаться.
— Нет, мама… Я… я просто сделал глупость… Я был очень расстроен и выпил это распроклятое вино… Я никогда раньше…
— Иди спать, сын, — сказал Евгений Константинович. — Расскажешь завтра. Согласен?
Алексей молча кивнул и отвернулся.
— Спокойной ночи, — выдавил он из себя.
— Спокойной…
Ирина Анатольевна встала, когда за ним закрылась дверь спальни, и, достав из туалетного ящика флакон и мензурку, накапала корвалола.
— Сердце? — заволновался Евгений Константинович.
— Немножко. Ничего, сейчас пройдет.
Он разделся, лег, надел очки и развернул газету. Но она выпала из его пальцев. Боковым зрением он видел встревоженный взгляд жены, лежавшей рядом, на соседней придвинутой вплотную кровати, и, придав своему лицу беспечное выражение, опять раскрыл газету.
— Ты мне не нравишься, Женя.
— Это новость. На двадцать третьем году супружеской жизни наконец призналась…
— Перестань, — мягко сказала она. — Может, тебе попить пустырника?
— Ты мой милый травяной доктор! Ладно уж, стряпай завтра свое зелье. — Он отбросил газету и, повернувшись, уткнулся головой в ее руки. Она взъерошила ему волосы на затылке.
— Седеешь…
— Пора. Я и так у тебя удивительно молодо выгляжу. Смотри, как бы кто-нибудь не отбил.
Ее теплая ладонь рассеянно шевелилась у него на затылке.
— Небось лежишь и коришь себя за то, что накричал?