— Маали, ты слышишь?.. Маали!.. Маалике!..
Под полом амбара забегали мыши. Потом все смолкло. Снова забегали мыши. И снова все смолкло.
— Маалике!
— Что?.. — послышался вдруг сонный голос — Кто там?
— Это я… Не узнаешь? Я, Куста…
Девушка повернулась на постели. Зашуршала солома. Маали сказала:
— Все же пришел, хоть я и сказала, что не впущу?..
— Так уж и не впустишь?
— Нет! Уходи.
— Маалике, послушай… — И, привалившись грудью к двери, он тихо зашептал что-то.
— Ах, оставь меня в покое! — сердито крикнула девушка.
Кажется, она повернулась на другой бок: снова прошелестела солома.
— Что ты кричишь! — испугался парень. — Ради бога, потише… шепотом! Мари не спит здесь сегодня?
— Нет, она на сеновале, под коровником. А теперь уходи.
— Маали… Маалике, неужели ты и впрямь такая?
Послышался смех. Да, ее не раз упрекали за то, что она такая. Она засмеялась, — снова забегали мыши, — и сказала:
— Какая? Ах, такая, что не бегаю за каждым парнем? Этого тебе хочется… да! Уходи… Понимаешь, уходи! А то я выбегу и заберусь к Мари на сеновал…
— Ради бога! Одну-единственную ночь ты спишь одна — и то нет!..
— Вот пойду в дом и пожалуюсь хозяину, что не оставляешь меня в покое!
— Тьфу, черт! Этого еще не хватало!
Батрак плюнул и уселся на жернове, служившем амбарной приступкой. Он помолчал, смотря перед собой. Потом взгляд его обратился к жилому дому и гумну. Они, казалось, отдыхали после дневной работы. Летняя ночь, словно баюкая, нависла над хутором, и он тоже спал. Не спали, пожалуй, лишь батрак перед амбаром и девушка в амбаре. Луна поднялась из-за дома, и тень его легла на заросший травой двор. Белели только журавль колодца и стропила гумна. Парень сидел в темноте и видел на освещенном луной поле каждую кучу камней, которые они собирали вместе с Маали. Высокие березы вдоль дороги, по которой гоняли стадо, отбрасывали тени на ржаное поле. Вдали угадывались глубокая низина, пруд и пыльный большак… И надо всем простиралось почти беззвездное, мягкое, летнее небо…
Парень видел все это, и в его душу вливалось чувство тихой умиротворенности. Только прохладно было. Он запахнул пиджак, накинутый на рубашку, и поджал ноги. Сидел и с досадой думал об этой вздорной девчонке, которая не пускала его к себе в амбар!
Не-ет, подумал он опять, вздорной ее не назовешь. Но черт знает, что гнетет ее в последнее время. Когда после толоки на хуторе устроили танцы, она истуканом сидела возле костра и глядела в темноту; а потом вырвалась из рук Кусты и убежала в лес. А нынче вечером, когда они вдвоем возвращались с сенокоса, она сказала: