Розанов страшно волновался, временами намеревался отдать приказ о немедленном предании Гайды и К>ополевому суду с немедленным же расстрелом, но, ввиду очень осторожного настроения вновь явившегося к нему Изоме, вынужден был согласиться на чешские требования.
Уведя меня в свой кабинет, он сказал: «Я не могу жертвовать судьбой наших сибирских войск из-за этого мерзавца Гайды и приказал передать его генералу Чечеку с условием, что он будет неотлагательно отправлен за границу и даст обязательство не вмешиваться в русские дела».
Иначе Розанов не мог поступить; вся сила была в чешских руках; союзная комиссия ненавидела Розанова за его самостоятельность и резкое отстаивание русских национальных и военных интересов.
Драться с чехами здесь, во Владивостоке, союзники, конечно, не позволили бы, да и что мог сделать представитель русской власти, имея в своем распоряжении всего лишь несколько сот юнкеров и гардемарин?
Расстрелять Гайду и его свиту было очень легко, но это фактически, а не призрачно угрожало такими последствиями для наших сибирских армий, в тылу которых и на пути отхода которых находились две свежие[1865] и вооруженные до зубов чешские дивизии, что всякий разумный человек должен был согласиться с решением Розанова.
Рано утром был в штабе округа, видел там Гайду, сидевшего в кабинете начальника штаба вместе с полковником Сыромятниковым;
следов побоев, которым будто бы подвергся эсеровский главковерх, не заметил. Остальные чехи сидели, окруженные часовыми, в углу большой залы и производили весьма жалкое впечатление[1866].
Смирнов и его помощники по борьбе с восстанием имели торжествующий вид и, не стесняясь, выражали свое крайнее недовольство «дряблостью командующего войсками и передачею Гайды в чешские руки». Гайде, несомненно, повезло тем, что он попал в офицерские руки; нарвись он при своем удирании на юнкеров или гардемарин, понесших довольно большие потери, его прикончили бы на месте.
Из штаба округа доплелся до своего вагона; мой неожиданный из него вчерашний уход обошелся мне достаточно чувствительно: гайдовцы забрали мою золотую шашку, разворотили все купе и сперли оставленные в чемодане деньги (все мои наличные ресурсы в размере пяти тысяч романовскими и традцати тысяч сибирскими, скопленные мною для оплаты лечения).
Вагон был пробит пулями в нескольких местах; на вокзале весь нижний этаж и багажные помещения были завалены трупами убитых и расстрелянных; весь район охранялся юнкерами Инструкторской школы, и всем распоряжался старший батальонный командир полковник Рубец