Что еще оставалось Зое Григорьевне – только молиться. Она и молилась, с безумной надеждой вглядываясь в лики святых: а ну, как подадут какой-нибудь знак, успокоят ее обещанием своего заступничества.
Семен взнуздал коня, мать вынесла из хаты икону Николая-угодника. Сын, поцеловав образ, спрятал его в свою походную суму. Перекрестила она Семена, а в голове все стучало: «Не увидимся мы больше, не увидимся!»
– Мама, ты не переживай, я вернусь! – ответил на ее мысли сын.
– Конечно, вернешься! – поддержал его отец.
Михаил Андреевич запрягал в линейку кобылу Симку, добронравную и ходкую, чтобы вести всех на майдан. Подворье Гречко было последним на улице, так что пока они ехали по дороге к станичной площади, к ним прибивались все новые и новые станичники, все знакомые друг другу. Здоровались. Вскоре к майдану подъезжали уже десятка полтора верховых, обмундированных во все новое, казаков.
Где-то играла гармошка.
На майдане собрались все отправляющиеся на службу казаки. Если кто из женщин и плакал, то втихомолку, потому что горевать по поводу ухода на службу не полагалось. Это ж тебе не простые рекруты, которые тянули жребий. Тяжкая солдатская доля выпадала примерно одному из десяти. Казаки – достигшие двадцати одного года, годные к службе, уходили служить все. Да и разве не для этого родились они на свет божий?
А потом над площадью прокатилось громкое:
– Стройся!
В последний раз урядники и офицеры бросали взгляд на казаков: все ли в порядке? Проходили мимо строя, не упускали ни одной мелочи.
– Пуговицу застегнуть! Шашку в ножны!
Вторая команда была:
– Прощайтесь!
Тут уже можно было спешиться, выпить стопку на дорогу. В последний раз поцеловать родных и близких.
Услышав команду «Прощайтесь!», Люба подошла к коню, на котором сидел муж, и тронула повод.
– Вася!
Подняла к нему зареванное лицо. Она плакала и по Василию, и по брату, и по своей несчастной жизни.
– Любашка!
Он спешился, обнял молодую жену и сказал ей на ухо, щекоча шею усами.
– Я вернусь, ты жди. Отвоюем, и опять буду жить в станице. Я ведь на льготе. Станем деток воспитывать. Ты же мне родишь?
– Рожу! – кивнула русой головой Люба.
Она и сама не ожидала, что сможет так горевать из-за отъезда Василия, ей казалось, в глубине души она этого ждала. Не о своей же первой любви ей горевать! Дмитрий – ушел в город Златоуст и даже не оглянулся на хату, в которой она, Люба Гречко, прильнув к окну, тщетно ждала от него хотя бы прощального взмаха руки. Не дождалась… Опять за рыбу гроши! Ведь уже забыла Митьку, когда наконец он навсегда уйдет из ее души?!