Они вошли в гостиную, большую комнату с лепниной на потолке. Здесь было достаточно светло – окна были не зашторены. Монах выключил фонарик.
Они стояли на пороге и озирались. Массивная мебель светлого палевого дерева, обилие серебра и хрусталя в серванте, плазма во всю стену, кожаный диван и два кресла благородного шоколадного цвета, темно-красный ковер на полу.
– Неплохо жил, – заметил Добродеев. – Что за дерево?
– Ясень. О, здесь бар! – Монах ткнул рукой в старинный шкафчик с пасторальной сценой на открытой дверце. Внутри стояли разнокалиберные бутылки и хрустальные стаканы. – Давно о таком мечтаю.
– Смотри, картины! Целая стена в картинах. Полтора десятка, не меньше.
Монах снова включил фонарик; луч скользнул по картинам в разнокалиберных рамах.
– Наши местные художники! – сказал Добродеев. – Я когда-то делал репортаж, брал у них интервью. Это Валентина Павленко, цветы и фрукты, у меня тоже есть ее анютины глазки. Как живые. Это Лена Сачкова, крыши Праги, набережная Влтавы. Это наша прима-балерина Наташа Тимофеева, городской пейзаж. Торчит на желтом и синем. Это первые ее работы, штучные, а последние уже неинтересны, конвейер, сюжет тот же, только цвет меняет. Даже неловко, хорошая художница! Ее «Город в дождь» я видел в четырех колерах. Хотел купить, а потом плюнул. А это снег и солнце, Гриша Натальский. Река, пешеходный мост, луг… Этих не знаю. Артур не знает про коллекцию, обзавидовался бы.
– Это сколько же они стоят? – спросил Монах.
– Не очень дорого, это же не Марк Риттер.
– Да уж… Пошли, я хочу увидеть место преступления. Ты сказал, налево?
Они остановились на пороге большой ванной комнаты.
Монах включил свет и погасил фонарик. Здесь уже не было ни крови на полу, ни кровавой воды в ванне, ни бутылки из-под виски. Пусто, безлико.
– А кто наследник? – спросил Монах. – У него есть родные? Надо спросить Рыдаева насчет завещания.
– Понятия не имею. – Добродеев раскрыл зеркальный шкафчик. – Смотри, тут целая парфюмерная фабрика!
Некоторое время они молча рассматривали десятки флаконов и тюбиков.
– Это не самоубийство, – сказал Добродеев. – Человек с таким количеством косметики не кончает с собой. Он слишком себя любит. Его убили, Христофорыч.
Монах кивнул.
– Давай в кабинет. Веди, Лео, я чего-то совсем запутался в этих хоромах.
Кабинет Яника был невелик. Темно-красный письменный стол, застекленные книжные шкафы во всю стену, небольшой кожаный диванчик.
Монах потащил из-за диванчика большую папку с рисунками, наскоро пролистал.
– Там еще картины, – сказал Добродеев. – Тайник?