Но серьезнее всего агентов учат уходить от слежки и узнавать свой «контакт». «Я умел распознать шпика и оторваться от него; я понимал, что могу напороться на кого-нибудь похитрей, чем я сам. Чтобы от него отделаться, нужно было хорошо изучить город. Самое простое – нырнуть в метро: мы это и сегодня видим в кино. Я врывался в вагон за секунду до того, как закрывалась дверь. То же самое в трамвае, когда он уже вот-вот тронется с места. Обычно нам указывали на многоквартирные дома, имевшие вход на одну сторону, а выход на другую. Если я чувствовал слежку, то останавливался перед тем, как завернуть за угол, и делал вид, что завязываю шнурок на ботинке. Шпик понимал, что я его заметил. Таких трюков у нас в репертуаре было много. Иногда мне не удавалось оторваться, потому что мой преследователь оказывался хитрее. Со временем я понял, насколько слабее готовы к борьбе демократические страны: там даже непримиримому врагу давали слишком много шансов. Отношения советской дипломатии с внешним миром – это была игра обманщика, готового на всё, и честного простофили. Демократы выглядели настоящими дураками по сравнению с советскими!»
Система основывалась на неуклонном контроле над агентами, исключавшем малейшую вероятность двойной игры. «У советских была разработана целая система наблюдения над секретными агентами: их окружали сетью информаторов, за ними следили. Да, за границей тоже следили за агентами. Мне такой работы никогда не поручали. Вероятно, для слежки за коллегами имелись специально подготовленные сотрудники. Один товарищ обнаружил, что за ним следят свои. Сперва он думал, что это местная полиция. Затем понял, что за ним ходит советский агент. Спустя много лет в ГУЛАГе он наткнулся за того, кто вел за ним слежку. Они обнялись по-братски, оба были рады, что их не расстреляли. Рядом с ними британская секретная служба была детской игрой. Да и что это за шпионская сеть, куда нанимают советских шпионов, Филби и прочих!
В результате этой страсти к “вынюхиванию” наши шефы почти не ошибались и держали в руках свою тайную агентуру; им систематически назначали встречи, даже если ничего не надо было делать, просто чтобы не терять с ними контакта. Когда я на семестр уехал учиться в Кембридж, я сказал об этом начальнику, потому что ему полагалось быть в курсе. О любовных интрижках ему не докладывали, разумеется, но такое случалось крайне редко. Остальное он должен был обо мне знать. О моих занятиях, о том, какие исследования вел в библиотеке сам для себя, словом, всё, что имело ко мне отношение. Я ему безгранично доверял. Так же как и я, он был правоверным коммунистом и не сомневался в нашей грядущей победе. Была в нем и человечность. Позже я понял, что нельзя быть настоящим коммунистом, если ты не готов исполнить любой приказ партии, в том числе и самый бесчеловечный. Мой последний шеф разведслужбы был русский, участник Гражданской войны. Он мне об этом никогда не рассказывал, но я догадался по некоторым его намекам, а позже, в ГУЛАГе, встретил человека, который мне это подтвердил. Я видел в моем шефе героя, как правоверный католик, для которого его непосредственный начальник – всё равно что один из двенадцати апостолов.