Когда я вошел в избу, Лешка спал. Но на аромат еды среагировал моментально — через секунду уже стоял рядом и облизывался. Я разложил на столе мясо и пироги (что хотите говорите, но мед зажал), он умял свою долю в мгновенье ока и с блаженной улыбкой прислонился к стене.
— Спасибо, Рокот! Кстати, а ты сюда зачем приехал? За Фиолами? — спросил он, видимо, чтобы поддержать разговор.
— Да. Сестра болеет. А родители еще зимой умерли от синдрома.
Улыбка сошла с Лехиного лица, и он грустно закивал.
— Мои тоже, только раньше. Я сам–то из Нижневартовска, а после их смерти полтора года в тайге жил.
— Один? — изумился я.
— Почему один? С дедом. Потом моего приятеля, Ромку, его предки к нам привезли. Посчитали, что в лесу безопаснее. Да какое там, — он махнул рукой. — Сначала дед заболел, потом он. Дед–то быстро угас, буквально за неделю, а Ромка долго мучился. Прикинь, мы с ним одни на делянке, он уже и ходить не может, что было делать? Ну, взял сани небольшие, смазал полозья жиром, чтоб по траве лучше скользили, и поволок к людям. Уж как мы измучились в дороге, передать не могу. Жратва скоро кончилась, жара, комары. Ромка лежит–стонет, я эти сани тащу, как проклятый. А как через реку его на себе пер, и вспоминать не хочется. В общем, жесть.
— И что потом?
— Да что, доплелись через две недели до какого–то поселка. А он вымер почти, одна больница да три двора жилых остались. Ну, Ромку положили, а меня в детдом сплавили. А что мне там делать? Ну нафиг. Вот я сюда и сбежал. Сказал, мол, восемнадцать уже есть, берите. Да они не больно–то и проверяют.
— Да уж, досталось тебе. А друг, получается, умер?
— Угу, дней через пять. Синдром же, не абы что. Как говорил дед, земля — крестьянам, кресты — землянам. В том смысле, что эта дрянь все человечество изведет. В общем, сплошная безнадега. Хорошо, хоть сюда Шеффилд пока не добрался.
Леха скоро засопел, взгромоздившись на лавку, а я все размышлял над его историей. Молодец парень. На такого вполне можно положиться. Его рассказ разбередил душу, и мне вспомнился последний визит в Аринкин хоспис…
Я шел по коридору, напоминающему подвал крепости во время штурма. Свет тусклый, лампы мигают, готовые в любую минуту перегореть. Возле потрескавшихся, как после бомбежки, стен натыканы проржавевшие каталки. Пациенты стонут, точно раненые, вытащенные с поля боя.
— Подоткни одеяло, сынок, — послышался жалобный голос. — Очень холодно.
Я обернулся — совсем древняя старушка. А может, и нет. Когда человек в таком состоянии, разве поймешь его возраст? На лице, казалось, остались одни глаза. Черные, пронзительные. Рука с узловатыми пальцами свисает с кровати, пытается подняться, но сил явно не хватает. Бледная, как смерть. Худющая, будто иссушенную кожу прямо на кости натянули. Похоже, третья стадия.