«Так сначала думали – в аду. Ан, вроде, и нет: ни чертей, ни сковородок,» – пошутил старик. – «Андрюха сначала полагал – на другой планете. Солнца ведь нет здесь. Так и не знаем где. Просто – в другом месте.»
Дедовы рассуждения ровно никакой ясности не внесли. Версий по-прежнему оставалось множество, на любой вкус: параллельный мир, другая реальность, путешествие во времени, загробный мир, другая планета. Надежда обрести хоть какую-то определенность растаяла без следа.
«Про главное то не спросил,» – спохватился Иван Петрович. – «Вы из каких годов будете?»
«В каком смысле «из каких годов»?» – ошеломленно уставились на деда путешественники, умом уже понимая, но отказываясь осознавать услышанное.
«Да вот какая закавыка – мы все тут из разных годков оказались. Мы с Отто из 44-го, прямо с фронта, Андрюха из 1989 – аккурат перед Новым годом его и унесло, Люся аж из 1911 прямо из Италии, вот только Парамошку не допытались,» – объяснил Иван Петрович, с интересом ожидая ответа.
«Этого не может быть. Просто не может быть,» – устало проговорил Эдуард Петрович, спрятав лицо в ладонях и покачиваясь из стороны в сторону, словно душевнобольной. Последние питаемые им иллюзии, что все происходящее какое-то недоразумение, вот-вот должное разъясниться, и жизнь вскоре вернется на круги своя, рушились под грузом реальности, наступающей, как каток асфальтоукладчика: неумолимо, убийственно, не оставляя ни малейшей лазейки для надежды.
«То же мне аргумент. Эх, милок, если бы все, чего не может быть, действительно не случалось. Быть может все. Вот так,» – припечатал своей немудреной мужицкой философией, подкрепленной жизненным опытом, дед.
***
Отсутствующие члены маленькой коммуны у озера вернулись через два дня.
Высокий, худой, жилистый старик, с абсолютно лысой, блестящей, словно бильярдный шар, головой оказался Отто. Он с отеческой нежностью гладил Руслана по голове, счастливо улыбаясь беззубым ртом. Отто был немногословен, несуетлив и печально задумчив. Одет он был в некогда белоснежную мужскую рубашку, украшенную огромным, пышным и многослойным воротником – жабо, с широкими рукавами, перехваченными в запястье и отделанными внизу кружевами, и видавшие виды невнятного цвета и фасона штаны. Подобную сорочку легко можно в было представить на Эдмоне Дантесе или Дориане Грее, но никак не на немецком военнопленном времен второй мировой войны.
Военнопленным он, конечно же, уже давно не был. За последние пятнадцать лет, проведенных Отто и Иваном в этом месте, старики притерлись друг к другу, как супруги с многолетним стажем, периодически беззлобно ворча или шутя подтрунивая. Поскольку Иван оказался совершенно неспособен выучить по-немецки ничего, кроме пресловутого «хенде хох», Отто пришлось учить русский язык. Говорил он на нем с каким-то твердым акцентом, как разговаривали в старых советских фильмах прибалтийские актеры. Военные гимнастерки за давностью лет истерлись до дыр и превратились в рубище. За новую одежу (пусть несуразную, но целую) пришлось отдать старому пауку Никодиму Савватеевичу пачку сигарет. Ту самую, реквизированную Иваном из кармана Отто при первой встрече, и бережно хранимую ими много лет. Сам Иван Петрович щеголял в цветастой рубашке с коротким рукавом и длинным узким воротником, за которую любой модник 70-х годов готов был бы продать душу дьяволу.