Почти вся площадь, и все мои девчонки тож, с восторженным визгом и ором ломятся к грузовику.
От ритма и барабанной осыпи содрогается Сомово.
Несмотря на то что этим чудикам на Зюньку было глубоко начихать, заработали они как динамо-машины и погнали программу, не переводя дыхания.
Между прочим, голосина у этого типа в зеленом парике оказывается классным…
Да и остальные тоже пашут на все сто…
— Матерь божья! Из какой же клетки этих обезьянов выпустили? — охает тетка из хора прямо над нашей головой. — Адамыч! Блин! А мы че молчим!? Это ж наш день. Не переорем, что ли?!
Бледный Адамыч, встрепенувшись, поднимает палочку.
Поначалу хора не слышно, но, удивительное дело, нормальные голоса становятся все слышнее и набирают колокольную мощь.
— «Вечерний звон… Вечерний звон…»
Между прочим, я вдруг замечаю, что и сама пою про этот самый звон, да и полплощади поддерживает своих.
Даже Лыков завелся и орет «В краю родно-о-о-ом…» с порога мэрии.
Битва гигантов…
Колизей…
Ну, по крайней мере, шапито.
В общем, бой в Крыму, все в дыму!
Никто никому и не собирается уступать.
С одной стороны залпами лупит «Бадли-дадли!»
С другой отстреливается «Вечерний звон».
И это до писка всем нравится. Хохот гуляет по площади раскатисто и неостановимо.
Но тут Гашка настораживается и дергает за рукав меня:
— Погоди ты… Что это?!
Я прислушиваюсь.
Почти неслышимый еще острый звук флейты вонзается куда-то в мозжечок.
И тут, приближаясь к нам по улице со стороны вокзала, гулко, мощно и слаженно ударяют маршевые барабаны. Рявкают медные трубы.
«Крейзи» тормозятся первыми, не понимая, что происходит.
Хор в полном обалдении умолкает сам.
На площадь, чеканя шаг, первым вступает роскошный офицер-тамбурмажор, вскидывая свою золоченую хоругвеобразную булаву в конских хвостах и эмблемах.
Да и сам он, гренадерского роста, в аксельбантах и сдвинутой к носу парадной фуражке, прекрасен и грозен.
И как бы говорит всем своим видом сомовским аборигенам: «Нет, суслики, это вам не хухры-мухры! Это армия!»
И хотя плотным отлаженным строем за ним движется самый обычный военный духовой (потом я узнала, что из округа) оркестр, у меня почему-то холодок пробегает по загривку.
Все умолкает.
Разом.
Кроме них.
Их мощного и победного марша.
Единственное, что я еще слышу, — это как обалдевший Лыков говорит сам себе:
— Мамочка моя, роди меня обратно! А это еще откуда?!
Лохматик подходит ко мне из-за спины и крепко берет за руку. Я его уже узнаю не глядя. От него всегда пахнет больницей.
— Пошли, — говорит он негромко.
— Куда это?
— Пошли, пошли.
Через кустарники он выводит меня на боковую улицу-горбушку, откуда хорошо видна вся площадь.