— Есть проблемы, Басаргина?
— А тебе что тут надо, Лыков?
— Что ж ты, Лизавета, со мной летом в молчанку играла? Я ж даже не знал, что у тебя тачка пропала… И квартирантки эти…
— А кто я тебе была летом, Лыков? Тебе ведь тогда все, что со мной случалось, было до лампочки. Ты на щеколдинскую свору пахал.
— Что значит «пахал»? Было прямое указание от Захара Ильича… содействовать. Ну и много я насодействовал?
— Не очень.
— Ну и не возникай. Я провожу, служба? — берет в руки кое-что из вещей Лыков. — До вокзала.
— Еще чего? Гостиница у вас есть?
— Даже так?
— Даже так.
Касаткин уходит от нас угрюмо и молча. Лыков тоже только кивает.
Вскоре мы ужинаем в кухне. Гришки дома нет. Кыська увезла его к Артуру Адамычу в школу. Наш Бетховен занимается с ним вокалом. По крайней мере, ноты учит. Между прочим, я уже успела забросить в школу новый рояль.
— Лизуха… — вздыхает Гаша.
— Аюшки.
— Может, этого… мужика флотского… всерьез покормить надо было? Пришел человек. В бабскую обитель. А мы его фактически — в три шеи. Ладно, ладно, не буду. Только мне вот что не очень понятно. Насчет его и его Людмилы…
— Я его жены не видела, — замечает Карловна.
— Да там смотреть, если честно, не на что.
— Ну зачем же ты так? Гаш? Очень милая женщина.
— Таких милых на дюжину двенадцать. Ничего особенного. Незаметная, в общем. Вот я и думаю: и как это именно у таких — самые стоящие мужики! Настоящие… И чем они их только цепляют?
— А вы полагаете, этот — настоящий?
— Ничего ты еще в мужиках не разбираешься, Карловна, хоть и со своим Кузьмой якшалась. Вот он только вошел, а даже у меня чего-то екнуло. Сразу понимаешь: с таким просто так не забалуешь, хвостом перед ним повертеть. С таким или все — или ничего… Может, даже просто помолчать, плечиком притулиться как к стеночке несокрушимой — и уже радость… Одно слово — защитник!
— Как интересно. А вот на меня этот господин не произвел никакого впечатления. По крайней мере, его внешность меня отнюдь не поразила.
— Да разве в этом главный смысл в мужчине, Карловна? Вот у меня в Плетенихе петух был — смотреть не на что: гребень драный, хвост в сражениях щипанный, а как кукарекнет — от одного голоса на десять километров вокруг во всех курятниках все куры с насестов валятся… В обморок… А ты что молчишь, Лизавета?..
— А мне в обморок падать не с чего, я свое отпадала.
— Это тебе кажется, мэрша. Ты уж не фырчи, но знаешь, что я тебе скажу. Ну что у тебя было-то с Алексеем? С Палычем нашим… Ничего у тебя почти что и не было, одно мечтание. Ты же его ни разу даже Алешенькой не назвала… Не успела. Это как ангел пролетел. Просиял, пролетел и — все… Больше не будет… А жизнь ведь одна. Все одно ведь жить приходится! Да и что вы поняли друг про дружку? Ты ж его больше напридумывала. Да небось и он тебя тоже… А живое о живом должно помнить. Вспоминать хотя бы.