Мэрские чины тоже получают свое.
Огнеборцы из пожарной части.
Ментовка.
И хотя до Нового года еще черт знает сколько времени, в обоих детсадах малышне раздают праздничные наборы.
В то утро Кристина впервые не заезжает на скутере, чтобы отвезти Гришку в детсад.
Серафима запретила ей и приближаться к нашему дому. Ночью примчалась из области. Орала как резаная, да так, что они ушли со Степаном Иванычем отсиживаться в кухню. И только слышали, как она, одеваясь на выход, победно орет по телефону, который стоит у них в передней:
— Все, пап, сделала я ее! Ну и что, что звоню в открытую? Чего нам теперь бояться? Да я только что оттуда… Ну, встречалась… Да не выйдет она больше никогда. Ты что, Захара не знаешь? Не выпустит. Смех! Он там такую волну погнал! Все время совещания, заседания… У нас тут, оказывается, жуткое гнездо преступности… Все, значит, виноваты… Судью он вытуривает, прокуроршу опять же на пенсию… Какого-то с Урала пришлют… По ротации… Какой Лыков? Его уже два дня нету. Ага! Так что ты давай… Ждем! Да ты что, глухой? Повторяю…
Когда она, ликующая, уносится в свою фирму, Степан Иваныч ставит свой задрипанный портфель на подзеркальник и уходит в ванную. Возвращается с несессером, одеколоном, зубной щеткой и полотенцем. Все это аккуратно укладывает в портфель. Кристина, стоя в дверях кухни, молча наблюдает за ним.
— Уходишь?
— Да.
— А куда?
— Пока на квартире Зиновия поживу: она же пустая. Да и к работе ближе. Пока Лизаветы нету — на мне опять все.
— Что же теперь будет, пап?
— Что-нибудь да будет.
— А если ничего не будет?
— Так, чтоб не было ничего, не бывает, Кыся. Что-нибудь да будет.
— А можно — я с тобой?
— Зачем?
— Да как же я теперь здесь с нею жить буду? На меня девчонки уже и так как на спидоноску смотрят.
— Ну, станет совсем плохо — приходи.
А я, значит, сижу за решеткой в темнице сырой…
Хотя она уже не сырая.
А такая однопалатная темница.
Одиночка, значит.
Довольно комфортная. Не параша, а нормальный унитаз за занавесочкой. Полочка с книгами. Детективчики, но старые. Еще про участкового Анискина. Откидной столик, зачем-то чистая толстая тетрадь и карандаши. Коечка типа солдатской, но с теплым шерстяным одеялом.
Сюда меня без объяснения причин перевели из общей камеры.
И меня почему-то даже не допрашивают.
Я не знаю, как и от кого Туманский узнал, что меня упаковали. Долли клянется, что, когда она встретилась с ним в Москве, Сим-Сим уже все знал. Подозреваю, что ему сообщила по телефону Агриппина Ивановна. Нашла мою старую корпоративную визитку и достала его. Решила, что, кроме «мухомора», у меня уже никого не осталось.