Она окликает его негромко:
— Степан.
— Ты что здесь делаешь, Сим?
— Не надо тебе туда… Там Зюнька с Лыковым керосинят…
— Вернулся?
— Ну? Я вот все думаю… И долго ты будешь на Зюнькиной хате постоем стоять?
— Слушай, Сима, какое тебе до этого дело? И оставь ты меня, бога ради, наконец в покое.
— Да мне на тебя плевать, Степа. Мне Кыську жалко. Она там без тебя извелась вся, аж почернела. Может, пожалеем дочку? Ну хотя бы вид ради нее ты сделать можешь? Что у нас с тобой все в порядке…
— А ты сможешь?
— Запросто. Сколько людей так живут — и ничего.
— Нет, Сима, я так не смогу. Да и не хочу больше. И не буду.
— Нудный ты, Степа. Ну сам не живешь, так другим не мешай! Ладно, сегодня не буду… А иди-ка ты, Степан Иваныч, все-таки хоть на сегодня домой. Кыське скажи — пусть стол накрывает. Он и ей не чужой… Братик… Хотя и двоюродный… Да и я ему тоже не пришлая. Пусть Кристина из морозилки все вытряхивает, а я постараюсь его от Лыкова отодрать. Привезу на пир! Никуда он у меня не денется.
— Крутишь ты чего-то? А?
— Это мои дела, Степан, мои.
Степан Иваныч пожимает плечами. Такой свою Симу никогда не видел. Неуверенную. Будто боится чего-то.
А на Зюнькиной хате дружки, разлегшись рядышком на диване, ловят полный кайф.
— А что ты чувствовал, Зиновий, когда смылся? Можешь не темнить. Я знаю. Это ты только из-за Лизаветы…
— Поначалу, конечно, когда из нашего зоопарка дернул, перепугался до смерти, Серега. Что я делаю? Что со мной сделают? А потом радость была… Аж до визга! Хочу — налево, хочу — направо… Бабки добыл…
— Как?
— Мне на двадцать пять лет мутер часы дарила. Между прочим, настоящий «роллекс», номерной. Я их толкнул — и вперед. Лишь бы подальше… Валдай… Урал… Байкал… Кандалакша… Представляешь, даже тюленей видел… Аж на Каспии…
— Ничего себе!
— Вот там я в первый раз засомневался… На фиг мне эти тюлени? Куда несусь? Зачем? К кому? В конце каждой дороги дом должен быть. Свой дом. А в этом доме Гришка.
— За Гришку? Я ведь его тоже с горшка снимал.
— За Григория Зиновьевича? Стоя?
— За такого мужика? Только стоя!
Встают, идут к столу, торжественно чокаются, пьют. После чего и закусывают. Зиновий морщится, трогая шею.
— А тут в конце лета приложился я здорово… Снесло меня в дождь с бетонки… Как намыленная была. С колесами ничего, а у меня — шею свернул, с ребрами что-то, дыхалку забило… Подобрали меня какие-то мужики и засунули в ближнюю санчасть, на железнодорожной сортировке… Вонища, грохот, тоска… Во тут меня и достало, Серега.
— Больно было?
— Да я не об этом… Лежу… Считаю… Дни считаю… Думаю… Сегодня, скажем, пятница? Значит, завтра выходной. Пошла уже с вечера у нас расслабуха, народ по набережной гуляет… А?