— А я с катера сваливаюсь! А мне Ленчик говорит — он! — орет Лыков. — А я говорю — не может быть… Ну, блин… Хоть какой — а праздник!
В праздник они врубаются всерьез и надолго.
И пока Лыков готовит рыбу, Зюнька лезет в ванну. Воодушевленный Серега отсылает всполошенных соседок в лавки за хлебом и прочим из съестного. Соленое в банках они притаскивают из дворовых погребов свое.
Через часок расплавившиеся от взаимоприязни мужики покачиваются за столом: отставной мент босой, потому как снял рыбацкие бахилы и водрузил их на комод, чтобы не пачкать полы: Зиновий в банном халате кричащей расцветки, в желтых и алых пальмах и лианах, надетом на голое тело. Они уже входят в стадию полной и вдумчивой растроганности.
— Ты человек, Серега.
— Не будем об этом.
— Будем… Сколько я тебе звонил?
— Не помню.
— Три раза. И ты прикрыл меня своей грудью. И ни разу, никому, ничего… Даже в намеке… Ни друзьям, ни врагам… Потому как я… всех моих жутко боялся. И такого человека, можно сказать — мента от Бога, эти гниды лишили…
— Не будем об этом.
— Будем, потому что они не только у тебя мечту отобрали… Они у меня мечту отобрали… Знаешь, как я надеялся… Пошлют, наконец, в Америку на стажировку не этих петюнчиков-лизунчиков из области, а нормального мента… И въедешь ты во вверенный тебе город Сомово… на потрясном полицейском «харлее», на таком бизоне на триста лошадиных сил… Как тебе?
— Не говори…
— Кольт слева, кольт справа, сапожки со шпорами, шляпа — во! С ведро! И вот тут вот… на груди… она…
— Звезда?
— Точно! Шериф Сергей Петрович Лыков прибыл к месту службы для охраны жизни, чести, достоинства и имущества законопослушных граждан… Ну, за тебя, Лыков?
— Не надо… Больно слишком…
— Понимаю… Прости… Тогда за что?
— Ты знаешь, в чьем халате сидишь? В гороховском. Ирка, видно, забыла, когда сматывалась отсюда.
— Да? Точно… Ее… Жуткий халат… В таком, по-моему, только попугаи ходят… Не ближе чем в Бразилии… — Нюхает рукав. — Точно, она этой дрянью всегда одеколонилась.
— Она совершила высший подвиг, на который только способна русская женщина… Она избавила тебя от себя!
— Ты прав… Тогда за благородный подвиг Ираиды Анатольевны Гороховой?
— Стоя?
— Но она же дама!
— За нее, Зиновий Семеныч… Стоя!
Они торжественно поднимаются, чокаются и пьют.
А в Зюнькином дворе, под сыплющимся снегом, рядом с его мотоциклом сидит на скамейке Серафима, закутанная в свои чернобурки до пят. Странно тихая и задумчивая.
Потому как ничто и никто в Сомове не появляется незамеченным.
Степан Иваныч торопится к подъезду, таща пакет с кефиром и батоном.