— А нам и нужен такой, чтобы ничего не понимал.
Сияя как ташкентское солнце, к ним подкрадывается хозяин кафе, держа лапу под грязным передником, подсовывает под руку старику пачечку таких же грязных купюр. Максимыч, как бы и не замечая его, приподнимает крышку, узбек кладет деньги в его постоянный чемоданчик.
— За две недели, почтенный.
— Иди с миром, дорогой. Ты к нам с миром, и мы к тебе миром.
Узбек, почтительно кланяясь, пятится.
— Фрол Максимыч, ну ты бы не так в открытую. Неудобно же. Да и потом — нужна тебе его мелочевка? Все мало тебе.
— Не в деньгах счастье, Степа. В уважении.
— Дурота все это. С Зюнькой.
— Дожмем. Кого ж еще? — разморенно зевает старец.
Они расползаются.
Но через пару часов Максимыч галопом влетает в мэрию и выдергивает Степана из-за мэрского стола, за которым тот круглые дни играет сам с собой в шахматы.
— Просыпайся, Степа. Захарий звонил. Прямо каркал: пиар! пиар! Ты знаешь, кто на нас пахать будет? Этот… самый крутой… московский. Ну, знаменитый, который только что на северах в губернаторы мужика пропихнул. На нем штампа ставить негде! А он его — в губернаторы. Пошли в гостиницу.
— Зачем?
— Так он уже здесь. В лучшем люксе!
— Кто?!
— Да пиар этот долбаный! Пиар!!
Когда я впервые увидела столичного пиаровского звездуна, сверхмощного спеца по политтехнологиям, профессора и даже члена какой-то новомодной академии, особу, сильно приближенную к администрации прежнего президента, Юлия Леонидыча Петровского, я поняла, что Малый театр, а возможно, даже и сам МХАТ потеряли великого актера. Юлий Леонидыч потрясно изображал вельможу, этакого лениво-царственного моложавого барина, ухоженного до последнего волоска холеной рыжеватой бородки, с лобешником, переходящим в лысину мощной покатой головы (что сразу говорило о том, что череп такой величины должен быть заполнен уникальным и драгоценным содержимым), брезгливо-ироничного, роняющего слова как бы устало-безразлично и нехотя снисходящего к малым мира сего…
Представляю, как его развеселил лучший так называемый «генеральский» номер нашего отеля «Большая Волга», забитый фальшивой пальмой, коврами, картинами в золоченых багетинах, мебелью из мореного дуба и ароматами клопомора.
На полу стояли кофры и чемоданы с этикетками «хилтонов».
Петровский нехотя распаковывал на столе свою кино-фотомотоаппаратуру, прикидывал, куда бы ему воткнуть свой «ноутбук», а малые мира сего почтительно присели у дверей, разглядывая мага и спасителя, которого бы без милостей Захара Кочета никто бы в Сомове сроду бы не увидел. О чем Юлий Леонидыч не замедлил им напомнить.