— Эй, жандарм! Ты где там?
Из сада выплывает майор Лыков с милицейской фуражкой, наполненной яблоками, яблоко же с хрустом и грызет. И огрызается, правда, без особой обиды:
— А вот за «жандарма» схлопочешь у меня, Гаша… — На меня он как бы и смотреть боится. Но, кажется, обращается явно ко мне: — Эх, миляга. Я же тебя просил, Лизавета, дуй отсюда. Ну не будет тебе тут жизни. Не так — так этак. Она меня слышит, Агриппина Ивановна?
У меня в ушах сплошной гул, я почти слов не различаю.
— Слышит — не слышит… Мели, Емеля…
— Значит так, Лизавета. Лично я против тебя ничего не имею, но обязан официально предупредить: сиди тихо, не возникай. И никаких даже намеков на скандал. Ты меня слышишь?
— Да не мотай ты ей душу-то…
— У них семья, так? Зюня — отец, так? Ираида — мать, так? Гаша, помолчи! Мать она, в законе! Парень — чей ребенок? Ихний… Ячейки общества… Так что — предупреждаю…
— А что ты нам сделаешь, мент поганый? — шипит как раскаленная сковородка Гашка.
— А все. Мои наручники она еще не забыла. Камера предварительного заключения в ментовке — на месте. Так что малейшая жалоба от них на нее — и за мной не заржавеет. А что у нас такое — дело завести, она тоже знает… И близко к пацану не подходить. Она поняла?
— Я растолкую. Дуй отсюда!
— А яблочки у вас хорошие. Это еще Иннокентий Панкратыч сажал?
— Да уж не ты! Насчет сажать — это у тебя другой профиль!
— Так ведь служу Отечеству!
Лыков, козырнув, плетется к воротам и орет уже оттуда:
— Лизавет! Ты только не обижайся… Лично я против тебя ничего не имею! Ну ни при чем я! Запомни: Лыков Серега — вовсе ни при чем!
…Как-то недавно мне под руку попался дамский журнальчик, который издает в Москве некая Долорес Кирпичникова, она же просто Долли. Я с нею давно не контачу, и вообще по ряду причин мы с нею друг друга терпеть не можем. Но Долли присвоила себе некое право — писать именно обо мне. Живописать деяния некоей Туманской, Басаргиной тож. Такой летописец Пимен в платьях от Юдашкина.
Так вот эта самая Долли в красках расписала, что именно я чувствовала в Сомове в тот сумасшедший август.
По тому, как она описала мое психофизическое состояние, выходило, что я просто не выдержала того, что некая организованная преступная группировка творила с моим родным городом. Как гражданка, воспитанная в лоне высокой морали, выкованная моим дедом на наковальне социальной справедливости, я вполне осознанно подняла себя на беспощадную борьбу за благо людей, за высокую правду, за справедливость…
Этакая помесь незабвенного Павлика Морозова и среднестатистической комсомолки-доброволки, из тех, что всегда готовы быть растерзанными сибирскими медведями и росомахами, героически выкладывая рельсы Байкало-Амурской магистрали, или бесследно исчезнуть, замерзнув во время бурана на целинно-залежных землях в районе Акмолы.