— Та-а-ак…
У местных нимф тут шабаш.
Между деревьями на бельевой веревке сушатся мокрые после купания трусики, бюсики и купальники девчонок. На траве содрогается в бешеном ритме мощный музыкальный центр. На полянке полыхает костер, над которым висит котел с варевом, а над ним колдует, тоже пританцовывая под музыку, Гаша. А вокруг костра — отчаянно веселый пляс вопящих юных ведьм. Девчонки извиваются, ухватившись за руки, с мокрыми волосами, в венках и набедренных повязках из травы и кувшинок. Но главное — забыв обо всем на свете, в ту ночь отплясываю среди них, хохоча, и я. Тоже с мокрыми распущенными волосами, картинно задрапированная банной простынкой.
Гаша у костра с котлом вскидывает половник:
— Девки! Хлёбово готово!
Ликующий общий визг с воплями встречает это сообщение. Музыка меняется на нечто очень томное и притихает.
Кто-то включает фонарик над головой стоящего на коленях Туманского и освещает его сверху. Это Лыков. Туманский садится и заслоняет глаза от света. Лыков заглядывает в щель.
— Какого черта?! — злится Сим-Сим.
— Неприлично… в вашем возрасте… подзаборно… втихую… за особами… без ничего почти что… подглядывать. И вроде солидный мужчина.
Туманский поднимается и отряхивает грязные коленки платком.
— Вы тоже мужчина.
— Я не мужчина, я сотрудник милиции… при исполнении.
— Ну и что ты тут исполняешь, служба?
— Восемь звонков от соседей… от этого балдежа… документики попрошу.
Сим-Сим фыркает:
— Зачем? Я Туманский.
— Ого! Тот самый?
— Очевидно, тот.
— Тогда извините. Как бы имеете право. А что же это вы тут, вот так вот. А Лизавета Юрьевна там? Вот так вот…
— Слушай… Ну не в службу, а в дружбу… Не видел ты меня… Не было меня здесь… Ну ты же сам мужик… Понимаешь?
— Понимаю.
Туманский, похлопав его по плечу, быстро уходит, почти убегает, проламываясь сквозь заросли и волоча за собой по земле плащ.
— Ну, блин… Да ни хрена я уже не понимаю.
Между прочим, про посещение меня Сим-Симом я ни фига не ведала с полгода. И только потом раскололся Серега Лыков, и кое-что я выковыряла из Кузьмы.
Уже светает, когда сонный Чичерюкин пьет кофе, стоя с термосом в руках близ «Волги», и разглядывает, как, держась слишком прямо, к нему тащит себя помятый, хорошо выпивший Туманский, без «бабочки», в расстегнутой манишке.
— Так… — вздыхает Кузьма. — А где плащ?
— Плащ? А черт его знает. Забыл где-то. Может быть, в буфете… На их вонючем вокзале!
— Свиделись?
— Частично.
— Как это?
— Я ее видел. Она меня нет. И правильно, что «нет»! Слушай, она ликует! Без меня… Она эту свою поганую свободу как хванчкару пьет! Без меня! У нее тут вечный праздник! Без меня! День-ночь — для нее все неважно! Костры горят, музыка играет, нагие девы! Наяды кривоногие… И сатир… с фонариком…