Через пару дней судьба нас клюнула в темечко.
Но совсем не с той стороны, откуда мы ждали.
Весь день я с Ниной Васильевной и Артуром Адамычем ходила по слободе и призывала трудовой народ голосовать за меня.
Народ реагировал скверно.
Хозяева (в основном — хозяйки) подворий все больше интересовались, помирюсь ли я с моим богачом Туманским и не уговорю ли я его провести в слободу за счет наших семейных миллионов природный газ, потому как дрова и уголь в цене стали кусаться, а Маргарита Федоровна не то деньги, отведенные мэрии на газификацию, заныкала, не то у нее просто руки не дошли по причине безвременной кончины…
Шла самая гнусная торговля — ты нам, Лизавета, синий огонек в каждый дом, а мы тебе — голоса…
Туманно намекалось, что Ираидка Горохова уже водила Зюньку из дома в дом и клятвенно обещалась: «Можете не волноваться. Мы с Зиновием Семенычем немедленно примем соответствующие меры! Некоторые ошибки Маргариты Федоровны будут моим мужем срочно исправлены…»
На «Газели» Серафимы в обе слободы были завезены и розданы бумажные кульки с пряниками и карамелью — для детишек…
Нина Васильевна с утра плохо себя чувствовала, потому как грянула магнитная буря, и она то и дело принимала нитроглицерин.
Артур Адамыч совсем скис, еле ноги волочил, и тетки, грызя семечки, шепотом спорили, помрет он в этом году или дотянет до следующего.
В общем, мне стало ясно, что к моей затее выйти в мэры никто всерьез не относится.
Московская богачка с жиру бесится.
Не иначе…
Ну, перебесится-перемелется — может, и будет мука, а может, и нет. Мотанет от тоски сомовской жизни в столицу по новой, а с кем тогда жить?
С щеколдинскими…
Потому как — какие-никакие, а свои…
К вечеру я сама еле ноги таскала, стояла густая серая жара, как бывает в преддверии осени. В воздухе висела мелкая как пудра водяная взвесь, дождем не проливалась. Но и не рассеивалась…
Когда к одиннадцати вечера я доползла до дому, даже на веранде учуяла запах камфары и еще каких-то лекарств.
В Гришкиной спаленке были разбросаны яркие рисунки Машуни, фломастеры. Во вскрытом чемоданчике Люды был виден набор каких-то импортных лекарств, ампулы, одноразовые шприцы. Оказалось, что уже полдня Машеньку душат перемежающиеся приступы астмы. Измученная Касаткина с провалившимися в черноту глазами стояла над нею на коленях, прижимая ко рту дочери прозрачную маску мощного ингалятора. Растерянная Гаша мочит полотенце в миске и беззвучно плачет.
— Господи… С утра чирикала как птичка, картинки рисовала. Захожу глянуть. А она дышать не может. И ручками так… ручками. Может, перегрелась?