По этой причине влияние классического марксизма на британское левое мышление не могло быть более чем второстепенным. Значительно большее воздействие оказала уникальная традиция социальной и литературной критики, которая справедливо претендует на то, чтобы считаться одним из важнейших интеллектуальных достижений английского духа. Было бы неправильно думать, что эта традиция имеет естественный уклон в сторону социализма. Она начиналась с консервативной мысли Бёрка, Кольриджа и Вордсворта и продемонстрировала – в произведениях Карлейля и Арнольда – антиэгалитарную тенденцию, которая сохранилась до настоящего времени. Крупнейшего представителя послевоенного периода, Ф.Р. Ливиса, считали своим и социалисты, и консерваторы. И мы обнаруживаем, что произведения мыслителей левого толка, вроде Рёскина и Морриса, прерафаэлитов, Коббета, Шоу и фабианцев соседствуют с меланхолическими рассуждениями таких защитников высокой культуры. То, что социалистические и консервативные представители этой критической традиции сходились в основном акценте и духовной тенденции и оказывали друг на друга влияние, является еще одним свидетельством укорененности английского социализма.
Корни идей Реймонда Уильямса уходят глубоко в почву британского социализма, а его лучшие сочинения демонстрируют привязанность к месту и людям, которые были основным источником вдохновения современной английской литературы. В таких работах, как «Культура и общество, 1780–1950» (1958), «Долгая революция» (1961) и «Деревня и город» (1973), он связал представление об английском рабочем классе с теорией социал-демократии. Результатом стала оригинальная и личная точка зрения на прошлое и настоящее рабочего движения. Более конкретное выражение она находит в двух пронизанных ностальгией романах «Пограничный край» и «Второе поколение». Наконец в более поздних исследованиях, таких как «Ключевые слова» (1976) и «Марксизм и литература» (1977), Уильямс принарядил свое мировоззрение в пестрые абстракции, позаимствованные в основном из гардероба французских и немецких новых левых. Повсюду в корпусе его работ мы находим неустанную сосредоточенность на рабочем классе с его надеждами, страхами и страданиями и «долгой революции», которая якобы ведет от классов и привилегий к равенству и демократии.
Рёскин, Арнольд и Моррис с печалью и ужасом наблюдали за ходом промышленной революции. Их объединяет обеспокоенность одним и тем же вопросом: что будет с цивилизацией, в которой деревни пустеют, а города переполнены нуждающимися и неустроенными людьми, когда ритмы деревенской жизни уничтожены неумолимым маршем промышленного производства? Каждый пытался найти лекарство от социального распада, и оно неизменно включало образование и религию в качестве необходимых ингредиентов. Уильямса, разделяющего их трагические предчувствия, не утешает наличие религиозных традиций. Более того, он вряд ли вообще упоминает этот исключительно важный общественный факт. Вместо этого он пытается вернуться в область, уже освоенную его предшественниками в XIX в., и заново описать положение дел в секулярных терминах. Подобно им, Уильямс верит в образование, будучи всегда готов набросать идеальную учебную программу, которая подготовит ребенка к «партиципаторной демократии» [Williams, 1961, p. 174–175]. Но он не готов принять ни отголосков религии, ни антисовременного социального учения Рёскина и Морриса.