Постараемся осознать вслед за Смитом и Хайеком, что право лежит в более глубоких пластах психологии, чем закон, что оно не имеет отношения к навязыванию плана или «политической морали», которая не зависит от естественной справедливости, задающей практику реализации права. И тогда мы поймем, почему социалистические революции начинаются с отмены верховенства права и почему независимость судебной власти редко встречается в государствах, которые хотят мобилизовать гражданское общество сверху. Тем не менее Дворкин, который хочет воспользоваться глубинными истинами общего права, тоже преследует идеологическую цель. Он постоянно пытается внедрить эту повестку в систему права, которая в силу своей природы ее не приемлет. Общее право приспособлено только для отправления правосудия в каждом конкретном случае, а не для проведения какой-то масштабной реформы манер, нравов и обычаев целого сообщества. Оно незаметно, но неотступно сопровождает жизнь простых людей. Общему праву не нужно, чтобы к нему постоянно обращались. Оно, скорее, нехотя вмешивается, когда его призывают исправить несправедливость. Это все так далеко от представлений Дворкина, что удивительно, почему он не ищет опоры в каких-то других правовых моделях. Но дело в том, что он скорее адвокат, чем философ. То есть любой аргумент, который создает неудобство оппоненту, Дворкину полезен, если, конечно, может быть использован для продвижения к цели.
Цель вполне ясна: оправдать актуальную либеральную повестку. На момент выхода самой известной работы Дворкина, «О правах всерьез», эта программа определялась главным образом движением за гражданские права и против войны во Вьетнаме. Она, собственно, подразумевала гражданское неповиновение и обратную дискриминацию. Имело значение также сексуальное освобождение. По мере того как повестка реализовывалась, Дворкин добавил в нее движение за права женщин, защиту права на аборт и даже (к ужасу многих феминисток) порнографии. Короче говоря, если консерваторы выступали против чего-либо, то он это поддерживал. Долгое время Дворкин был на коне, щеголяя остроумием, патрицианским презрением и космополитической иронией. И думал, что бремя доказательства лежит не на нем, а на его оппонентах. Дворкину, как и авторам из New York Review of Books в целом, леволиберальная позиция представлялась столь очевидно верной, что проверять, так ли это на самом деле, отводилось консерватору. Именно последний должен был показать, что моральный консенсус сложился не в пользу порнографии. Или что в непризнании им прав геев (в какой бы форме они сейчас ни продвигались) говорит нечто большее, чем «предрассудок». Или что сегрегация соответствовала духу Конституции, а отказ чтить флаг или служить в армии – нет