Во всех кампаниях, которые Советский Союз вел против Запада ценой жизней и счастья людей, Сартр принимал советскую сторону или критиковал СССР только на языке, который повторял излюбленную им ложь. После Всемирного совета мира в Вене в 1954 г. он по инициативе Советов совершил поездку в Москву, чтобы по возвращении рассказать, что «в СССР тотальная свобода критики». Это замечание, возможно, будет легче понять, если мы вспомним, какое значение Сартр вкладывал в слово «тотальный». Впоследствии он был потрясен советской интервенцией в Венгрию, настолько, что переключился на восхваление коммунизма в остальных частях света: сначала на Кубе, а затем (когда прозрел) в Китае. При этом единственная отличительная черта и достоинство китайского коммунизма состояли в том, что до сих пор о нем было мало известно. В конце жизни Сартр выступил в поддержку беженцев из коммунистического Вьетнама, публично пожав руку Раймону Арону после многолетнего разрыва. И только тогда он, похоже, отказался от борьбы. Однако к тому времени его миссия уже была выполнена.
Антибуржуазная риторика Сартра изменила язык и повестку дня послевоенной французской философии и распалила революционные амбиции у студентов, приехавших в Париж из бывших колоний. Один из этих молодых людей позднее вернулся в свою родную Камбоджу и претворил в жизнь «тотализирующую» доктрину, мишенями которой были «серийность» и «инаковость» буржуазного класса. И в очистительной ярости Пол Пота небессмысленно было бы усматривать презрение ко всему обычному и фактическому, которое выражается почти в каждой строке демонической прозы Сартра. «Ich bin der Geist, der stets verneint»[51], – говорит Мефистофель. То же самое можно сказать от имени Сартра, для которого ад – это другие люди (l’enfer, c’est les autres). Следовательно, другие – ад («За закрытыми дверями», 1947 г.). Подобно Сатане Мильтона, Сартр видел мир преображенным своей гордыней. Именно гордыня заставила его пренебречь Нобелевской премией, поскольку награда исходила от Другого и, следовательно, была недостойна внимания подлинного «Я».
Однако, несмотря на все его моральные недостатки, нельзя отрицать масштаб Сартра как мыслителя и писателя. Лучше всего его демонстрирует книга «Слова», опубликованная в 1963 г. Она была написана в ответ на культ Пруста и призвана исправить растущее, как считал Сартр, заблуждение насчет места слов в жизни и развитии ребенка. Детство для Сартра – не пожизненное убежище, как о нем говорил Пруст, а первая ошибка в ряду многих, в которой коренятся последующие. Он пишет сардонически емко, что само по себе уже выступает отповедью Прусту, а результат, в котором прослеживается сильное влияние сюрреалиста Мишеля Лейриса, является шедевром автобиографического жанра, сравнимым с «Исповедью англичанина, употреблявшего опиум» де Квинси и «Отцом и сыном» сэра Эдмунда Госса. «Слова» демонстрируют истинные способности Сартра как писателя, на какое-то время отстранившегося от мрачной, влекомой жаргоном прозы «Критики диалектического разума». Они написаны человеком, который способен смеяться и позволил бы себе это, не будь смех оружием в руках Другого. Однако жизнь, по Сартру, не была поводом для шуток. Желая рассматривать только абстрактное и «тотализированное», он осуждал то, что действительно, на страдания и подневольное состояние. Тотализированная тотальность в конце концов оказывается тем, чем она представлялась вначале: тотальной приверженностью «тоталитарному