— Прости, Лена, я тут, кажется, того…
Стремительно с сияющим лицом вошла Глаша и застыла на пороге сконфуженная — не рассчитывала застать хозяйку. В руках у нее миска с солеными огурцами и ветчиной, отрезанной толстым ломтем. Поверх ветчины краюха хлеба. Елена Павловна, не оборачивая головы, видела девку в зеркале. Миша подал горничной неприметный знак — Глаша удалилась. Все трое, не сговариваясь, разыграли невинную пантомиму.
Даже горничная и та осознает непристойность происходящего, отлично понимает — кабинет не место, где подают выпить и закусить. А тем не менее расшибется в лепешку, исполнит любую Мишину просьбу. Вся домашняя прислуга Валежиных, исключая разве повара Никифора, обожает Мишу. Елене Павловне братовы отношения с прислугой претят: чересчур он по-простецки держится с ними, проявляет то, что теперь стали называть демократичностью. Беда лишь в том, что Михаил Павлович искренен, а не играет в демократию, как большинство.
— Если уж тебе приспело с утра, мог расположиться в столовой.
Укоризненно глядела на миску с капустой, которую брат, похоже, брал руками — вилки на столе не видно.
— Кабинет все равно пустует — одни декорации. — Рукой обвел он вокруг.
Елену Павловну всегда раздражало небрежение брата к ее стараниям создать видимость приличного кабинета для Ивана Артемовича. Не вспылила лишь потому, что вдруг вспомнила все происшедшее накануне.
Миша по ее лицу угадал ее состояние.
— Прости, Лена, виноват. Каюсь, — горькая болезненная усмешка непроизвольно искривила его губы. — Кажется… я убил человека.
Этого только недоставало! Елена Павловна с ужасом уставилась на руки брата, которыми он щепотью взял из миски капусту.
— Нет! Ты неверно меня поняла. Мои руки не обагрены кровью. Но ведь нет разницы, чьими руками совершится убийство. По чьей вине — вот главное! Иначе черт знает куда можно зайти. Тот, кто позволяет убивать, тоже убийца! Что с тобой, Лена? На тебе нет лица.
— Как ты можешь рассуждать? Философствовать!
«Господи, что это со мной?» — мелькнуло в уме, но остановиться она уже не могла: слова, не повинуясь ей, слетали с языка, и она сама с изумлением, будто со стороны, слушала их.
— Это возмутительно! Ты никогда не уважал Ивана Артемовича, но ты своим поведением оскорбляешь не только его — топчешь меня и моих детей! Не делай таких глаз! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. В доме моего мужа ты ведешь себя, как в захудалом трактире.
Гнев, исподволь накопившийся в ней со вчерашнего вечера, клокотал, мутил рассудок, свою злость она обрушила на голову брата. Если бы подвернулся кто другой, досталось ему.