Вильгельм меланхолично и сосредоточено ковырялся в зубах подобранным с пола пальцем. То обстоятельство, что палец чужой и грязный, его явно не заботило. Впрочем, собственные его пальцы покрыты были коркой из запёкшейся крови и пыли, и потому для ковыряния тем более не годились.
Марсель же, обмакнув носок ботинка в кровавую лужу, рисовал им, будто кистью, узоры на полу, от усердия высунув кончик языка.
— Ой, ма… — выдохнул офицер и покачнулся.
Он захрипел, в горле у него забулькало. Он выбежал в коридор, оттуда — в прихожую.
Вскоре оттуда донеслось:
— …ть моя!
Хлопнула дверь.
В квартире минуты на три снова установилась тишина, лишь изредка прерываемая шёпотом Лиса.
«Иди же… Дурак! Как ты не понимаешь? Мне нельзя без воротника! Доктор отругает! Нет, ты уж иди на место!»
— Брось его! — не выдержал, наконец, Вильгельм.
— Сам брось! — не остался в долгу Лис. — Нельзя чужое брать. Сколько раз тебе говорили? Не твой палец, чего ты схватил?!
Окончательно разозлившийся Лис вырвал остатки воротника и отбросил в угол.
— То и схватил, — спокойно ответил Вильгельм. — Их же всё равно закопают. Зачем добру пропадать? Глупо свинью забить, да не попользоваться…
Он сплюнул на палец, обтёр его тщательно об рукав и спрятал в карман.
— Завоняет — выброшу, — решительно заявил Вильгельм. — А до той поры — не касайтесь. Я вам обоим говорю: не касайтесь. Поняли? Марсель, ты понял? Да ответь же, Микеланджело ты полоумный!
Марсель кивнул в ответ и, обмакнув в лужу не носок ботинка, а каблук, провёл по полу жирную черту.
— Вот! — с гордостью сказал Марсель. — Абстракция: «Три ангела зажигают в Содоме». Красиво?
— Сейчас начальство сюда пожалует, и зажгут тебе по полной, — мрачно заметил Вильгельм. — Ты перед Марком ещё за собаку не ответил…
— Да что он в живописи понимает? — запальчиво произнёс Марсель. — Всё, испортил ты мне настроение! Испортил окончательно! Художник вообще не должен отвечать, художник…
Договорить фразу Марсель не успел. С грохотом открылась входная дверь и в квартиру, грохоча по рассохшемуся от старости линолеуму каблуками, вошли офицеры Управления во главе с Ратмановым.
Вслед за ними, сознательно отстав шага на три, тихо вошёл Балицкий. Доктор явно старался не только не выделяться, но и вообще вести себя как можно скромнее и быть как можно незаметней.
Но не вышло.
Едва заметив его, патриотические больные дружно вскочили, выпрямились, сложив руки за спинами, и дружно заулыбались. Глаза их открылись по-детски широко и измазанные кровью лица посветлели.
Ратманов резко остановился, будто натолкнулся на невидимую стену, даже немного попятился назад. Потом, изумлённо вглядываясь в лица больных, задумчиво произнёс: