Илья не слушал. Оттолкнул раненого, вскочил, побежал в святилище.
Рамиль, ругаясь, подтянул за ремень валявшийся рядом карабин. Поднял, направил на тропу, прицелился:
– Бах!
Илья неверными пальцами запихивал масляные цилиндрики в барабан. Вздрагивал при выстрелах: они, как и вопли басмачей, проникали под купол ослабленными, будто потусторонними, но оттого ещё более страшными.
Посмотрел на фарфоровое лицо вытянувшегося Ларионова. Протянул руку, чтобы закрыть геологу глаза – не смог. Схватил кожаный мешок, выбрался наружу. Охнул.
По лагерю бродили люди в чапанах, ворошили мешки, снимали сбрую с мёртвых коней. Один подошёл, сверкнул нестерпимо белыми на копчёном лице зубами. Ткнул карабином в грудь:
– Ходи туда-сюда, кяфир.
Горский не понял, басмач оскалился ещё больше, ударил дулом в солнечное сплетение, Илья задохнулся, упал на колени.
Басмач вырвал мешок, растянул горловину. Заглянул внутрь, закричал «мукааб аждахо!», бросил, отскочил.
Над лежащим ничком Рамилем толпились, ржали громко, нарочито – гнали остатки страха перед легендарным Аждахом. Пинками перевернули тело, склонились. Сверкнуло лезвие, вонзилось в грудь: вырезать сердце, чтобы наверняка.
Вдруг вскрикнули тонко, удивлённо:
– А-а-а!
«Изумруд нашли», – понял Илья.
Склонились над находкой: глава басмачей Анвар держал на ладони окровавленный камень, говорил быстро, захлебываясь, остальные цокали языками, кивали.
Рамиль вздохнул. Сел. Потрогал рваную дыру на левой стороне груди. Поднялся.
Басмачи отшатнулись, завизжали. Рамиль шагал неверно, неуклонно. Одной рукой схватил Анвара за горло, второй отобрал красный комок, сунул обратно в грудь. Басмачи вопили, били Рамиля ножами, стреляли в упор: пули вырывали куски мяса, выплёскивали кровь.
Додушил. Отпустил: мёртвый Анвар рухнул в пыль.
Рамиль потрогал свою грудь, нащупал удары сердца. Улыбнулся.
Пошагал к следующему, протянув руку. Басмачи завыли, бросились врассыпную.
Илья стоял на коленях. Смотрел и понимал, что сходит с ума.