– Давай я буду пилот, а ты штурман! – предложил возящийся среди баулов Серёжка.
Толик расстроился, что не успел первым сказать про пилота. Сплюнул и сказал:
– Вот ещё, штурманом!
– Соглашайся. Будешь как Беляков. А хочешь, вторым пилотом, как Байдуков?
– Aгa, a ты как Чкалов?
– Ну, давай до Кировской я командир корабля, а после ты.
– Вон у нас пилот в кабине сидит, называется «шофёр». А бабушка штурманом и командиром всех кораблей сразу.
Серёжка захохотал было, но вовремя уткнулся в затхлый узел и смеялся туда, только плечи ходуном. Толик поглядел, тоже улыбнулся и добавил шёпотом:
– И нарком авиации заодно.
Шофёр тем временем занял должность авиамеханика: долго крутил тугую ручку, словно самолётный винт, та взвизгивала, будто жаловалась на трудную жизнь; наконец, мотор схватился, зачихал, стреляя синими струями из выхлопной трубы. Бабушка дала последние наставления маме Толика, пожала руку тёте Груше, кряхтя, поднялась в кабину, втащила клетку с Лариской; ворона выглядела растерянной, паниковала и каркала невпопад:
– Гор-pox! Тр-ребуйте папир-росы «Беломор-рканал»!
Мама что-то кричала, но за мотором было не слышно, махала рукой, Толик тоже помахал. Поехали!
Мчались через мосты, мимо рыжей Петропавловки, мимо артучилища, где курсанты с полотенцами на шеях строились в баню; мимо плакатов и сверкающих витринами магазинов, мимо толстых мороженщиц в белых халатах, по широким чистым проспектам; неторопливые трамваи сердито скрипели, завидуя резвой полуторке, постовые на перекрёстках жезлами указывали верный путь; тугой ветер бил в лицо, хулиганя, сорвал панамку с Тойвонена – еле поймали. Мальчишки хохотали, падали на мешки, когда машина тормозила, и дрыгали ногами; махали всем встречным подряд и кричали:
– А мы на дачу! С октябрятским приветом!
Люди не слышали слов, но улыбались и махали в ответ.
* * *
На даче здоровско, особенно если рядом верный друг Серёжка, который понимает тебя с полуслова, и, если бросаешься с шашкой-прутом на злую крапиву, всегда прикроет с фланга и поможет одолеть врага. А ещё может сидеть рядом целый час и даже больше, глядя, как муравьи объедают дохлую лягушку до белых косточек. Толик называл это почему-то анатомическим театром, а Серёжка возражал, что в театре не скелеты, а толстые тётки в бархатных платьях поют какую-то невразумительную ерунду, не то что в фильме «Волга-Волга», где весело, особенно когда репетиция оркестра. И в два шланга веселее устраивать муравьям «пионерский потоп»: глупые муравьи думают, что дождь, начинают суетиться, паниковать, затыкать норки.