Нелегко в эти предъянварские дни взять и доставить на свой берег «языка». А он необходим, ибо необходимо перед наступлением уточнить размещение немецких позиций в полосе нашего наступления. Немцы же прячутся, защищаются и безумствуют. Вот и тот, последний, два дня назад, уже будучи схваченным, уже в руках нашего разведчика вырвал чеку из гранаты…
И на этот раз, когда штурмовая группа Скутели ворвалась в окопы немецкого охранения, а лавина артиллерийского огня с польского берега полукругом густых разрывов охватила район действий разведчиков, окоп оказался пустым. Немцев нет и в помине. Только брошенный ручной пулемет да труп с раскинутыми в стороны руками. А светящиеся ожерелья немецких мин пересекаются над зарослями, в которых бродят разведчики.
В этот момент там, в недалеком тылу, в Люблине, на торжественном заседании Крайовой Рады Народовой от имени Польской рабочей партии ее генеральный секретарь Владислав Гомулка говорил:
«Те, кто считает себя поляками, кто не хочет обагрить свои руки братской кровью, те, у кого берут верх любовь к нации и священная ненависть к гитлеровской Германии, все они объединяются вокруг единственного политического представительства нации — Крайовой Рады Народовой, напрягают вместе со всем народом свои силы ради освобождения родины и возрождения ее из руин войны и неволи.
Мы будем добиваться от Временного правительства, чтобы оно поставило в центр программы своей деятельности мобилизацию всех сил нации для ускорения окончательного поражения гитлеровской Германии. Ведь разгром Германии, приближаемый в результате наших усилий на день или на час, означает спасение жизни сотен лучших сынов и дочерей нашей Родины, которые погибают от рук гитлеровских преступников…»{393}
Над «Сардинией» ураган огня. В штабе 9-го полка раздается телефонный звонок: «Что там у вас творится? Почему стреляете?» Подпоручник Адам Каска флегматично отвечает: «Потому что война, а впрочем, тот, кто знает, не спрашивает, а тот, кто не знает, видимо, и не должен знать, ибо это его не касается»{394}.
…И уже лодка с треском ломает прибрежный лед, еще пять шагов, и они в траншее на берегу, в своей глубокой, уютной. Беднарчик и Скутеля волокут беспомощного пленного. Уже позади все нервное напряжение, весь риск вылазки, и страх, и гордость, и детская радость, что все же… — и все это выливается в потоке веселых, беспорядочных, слишком громких слов, в перекрикивании друг друга, в той огромной потребности теперь, в многократно более безопасном, чем те заросли, помещении штаба полка в непритязательных шутках свалить с себя как можно скорее кошмар тех минут. Михаэль Шустер из 91-го немецкого пулеметного батальона доволен не меньше. Потому ли только, что он уже в безопасности? Через несколько дней Шустер вернется на передний край, чтобы через мегафон призывать своих товарищей сложить оружие… За окнами стихает канонада — новогодний салют 1945 года. В соседней комнате стол заставлен банками тушенки, бутылками законно причитающейся приличной праздничной водки. Замерзшие, испачканные желтой, постепенно тающей грязью, еще возбужденные впечатлениями разведчики вместе с офицерами поднимают зеленые жестяные кубки и произносят тосты за Новый год, который принесет победу, за новое правительство, Временное правительство Польской Республики, которое поведет к победе.