Противный запах химического завода иногда достигает и нашего дома; как тайком пробирающийся вор, он проникает в окно и пропитывает мебель, стены. Гизи спит с открытым окном. Если спит. А если бодрствует, тогда, бедняжка, строит догадки, где я сейчас, что делаю, действительно ли это конец или только повторение обычной нервотрепки, к которой никогда нельзя привыкнуть.
Куда же идти теперь? Дорога как раз ведет к дому. Но нет, не пойду. Буду расплачиваться и за внезапный каприз, за глупое чванство, за то, что легкомысленно предоставил свою летнюю резиденцию юноше. Откровенно говоря, это тоже не больше, чем поза. Привычка к самообману. Раз поддашься ей, и потом уже не сладишь, она пропитывает всю твою душу, становится неотъемлемой частью тебя самого, точно так же как вонь химзавода въедается во все уголки квартиры, в одежду, занавески, мебель, книги. Так мне и надо, раз уж вместе с директорским постом приобрел и это.
Ноги тяжелеют, будто я вязну в глине, и ее все больше налипает на подошвы; без сна проведенная ночь гнетет меня, давит, прижимает к земле. Вот и поселок, конец нашей улицы, перехожу на противоположную сторону, ищу наше окно. В окне свет. К сожалению, Гизи дома. Ждет меня? Или просто разволновалась и не может уснуть? Или ее мучают угрызения совести? Продолжать ссору? Нет, это было бы ужасно. Заискивать? Еще хуже. Лечь молча в постель? Нет, это становится невыносимым, как веревочке не виться, а кончику быть.
Я смотрю на освещенное окно — там мой дом… Был? Или есть?
Внезапно я ощущаю непомерную тяжесть своего тела. Нет ничего тяжелее на свете, чем собственное отягощенное усталостью тело.
Вот небольшая детская площадка. Как далеко до нее! С трудом дотащившись туда, как подкошенный падаю на детские качели. Повисаю на них, как развешанное для просушки белье. Напротив школа. Когда мы переехали сюда, нас, как первых жильцов на этой улице, приветствовали школьники. Четыре девочки тоненькими голосами пели, затем одна из них — с худеньким личиком, с красным бантом на голове — прочитала какое-то стихотворение, посвященное таким, как я, кто в прошлом столько сделал ради того, чтобы настоящее стало счастливым, кто и сейчас трудится не покладая рук… ради их счастья, ради прекрасного будущего… Гизи плакала от умиления, привалившись к перилам лестницы.
Словно оглушенный, безжизненно вишу я на качелях. Глаза слипаются.
Просыпаюсь я на рассвете. На зеленой стене школы прыгает желтый солнечный зайчик. Выбираюсь из качелей — приходится ухватиться за веревку, чтобы не упасть на колени, — плетусь к скамейке, яркое солнце с жадностью поглощает тень под зелеными деревьями, ложусь на спину, темно-голубое небо простирается надо мной.