— Честные люди погибли. Чем же, мать Гундринг, велит за это расплачиваться закон?
Служительница перевела взгляд с нового короля на старого ученика, и на локте Ярви крепко сжалась ладонь матери — потому как ответ знали обе.
— Смерть, государь, — хрипло выдавила мать Гундринг, казалось, без сил повиснув на посохе. — Либо, на крайний случай, изгнание.
— Смерть! — заверещал женский голос откуда-то из полутьмы. Визгливое эхо, заметавшись, угасло в каменной, могильной тиши.
Ярви бывал близок к смерти и прежде. Уже не раз она приоткрывала перед ним щелочку Последней двери — а он до сих пор отбрасывал тень. Разумеется, под ее хладным взором никому не уютно. Но, как и во многом другом, привычка и практика решали дело. По крайней мере, на этот раз, хоть бухало сердце и горчило во рту, он встречал ее стоя, и чисто звенел его голос.
— Я совершил ошибку! — объявил Ярви. — И не одну. Признаю это. Но я принес клятву! Принес обет пред богами. Клятву Солнцу и клятву Луне. И я не знал иного пути исполнить ее. Отмстить за отца и за брата. Прогнать с Черного престола изменника Одема. И, несмотря на мою скорбь по пролитой крови, я благодарен богам за их милость…
Ярви вскинул голову на богов, затем униженно потупился в пол и покаянно взмахнул руками.
— Ибо законный государь возвратился!
Атиль угрюмо взирал на свою ладонь на матовом металле престола. Небольшое напоминание, что им он обязан замыслу Ярви — не повредит. Гневный ропот собравшихся вновь всколыхнулся и рос, разбухал до тех пор, пока Атиль не поднял руку, наводя тишину.
— Это правда, что Одем толкнул тебя на этот путь, — сказал он. — Его преступления куда весомее твоих, и ты уже воздал ему справедливую кару. У твоих поступков имелись серьезные причины, и, сдается мне, хватит здесь смертей. В твоей — правосудия не было б.
Ярви, не поднимая головы, сглотнул с облегчением. Вопреки бедам и горестям последних месяцев, ему нравилось жить. Нравилось больше прежнего.
— Но расплаты не миновать. — И, кажется, глаза Атиля затуманились грустью. — Мне жаль, вправду жаль. Но приговором тебе должно стать изгнание, ибо человек, однажды сидевший на Черном престоле, непременно восхочет завладеть им вновь.
— По мне, он чересчур неудобен. — Ярви поднялся на ступень выше. Он знал, что делать. Знал с тех самых пор, как Одем бездыханным вытянулся на полу и над ним в луче света проступило лицо статуи Отче Мира. В изгнании есть своя прелесть. Быть кем угодно. Никому не обязанным. Но он проскитался очень уж долго. Его дом — здесь, и идти было некуда.
— Мне никогда не хотелось сидеть на Черном престоле. И думать не думалось, что все-таки сяду. — Ярви поднял левую руку и помахал перед всеми единственным пальцем. — Я — не король: ни в чьих глазах, а меньше всего — в своих собственных.