Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны (Аберкромби) - страница 29

— Захотел погремушку? — Горм сам вытащил этот кинжал и, держа за светлое лезвие, протянул Ярви. — Так бери. Но знай — Матерь Война дохнула на меня еще в колыбели. Предсказано, что ни одному мужу не по силам меня убить.

Какой он огромный на фоне белесого неба, развеваются волосы и сверкает кольчуга. А на обветренном, бывалом лице — теплая улыбка. Неужели Ярви клялся отомстить такому великанищу? Он, полумужчина, с одной тоненькой, бледной рукой? Он посмеялся б над своей самонадеянностью, когда б не трясся от холода и страха.

— Растянуть его на колышках у прибоя да размотать кишки для ворон, — сказала Гормова служительница, не сводя с Ярви глаз.

— Вечно ты об одном и том же, мать Скейр. — Горм просунул нож обратно за пояс. — Жаль, вороны мне спасибо не скажут. Это ж мальчишка. Навряд ли именно он замыслил это побоище. — Ох, как верно сказано. — Я — не благородный король Одем, и не по мне возвышаться, убивая слабых.

— А где справедливость? — Служительница нахмурилась на закутанные тела, и на ее бритой голове заиграли мускулы. — Народ изголодался по возмездию.

Горм оттянул губы и похабно дунул.

— Скоро народ просто изголодается. Ты что, ничему не научилась у Золотой Королевы Гетланда, прекрасной и мудрой Лайтлин? К чему убивать то, что можно продать? В ошейник его, а потом бросьте к остальным.

Ярви только пискнул, когда один из подручных вскинул его за плечи, а другой защелкнул вокруг шеи железный обруч.

— Как передумаешь насчет ножа, — все так же улыбаясь, окликнул Горм, — разыщи меня. Бывай, бывший поваренок!

— Стойте! — просипел Ярви, ясно осознав, что надвигается дальше. Его ум метался в поисках любой лазейки, как этого избежать. — Подождите!

— Чего ждать? — спросила мать Скейр. — Хорош уже ему блеять.

Удар в живот отнял у него дыхание. Обмякшее тело подтащили к старой плахе. Один держал его, пока он кхыкал, а второй поднес штырь, огненно-желтый после горнила, и клещами задвинул его в зажим ошейника. Первый ударил молотом, чтобы намертво заклепать ворот, но напортачил — попал по штырю вскользь и капли расплавленного железа брызнули Ярви на шею.

Такой боли он не знал никогда — и он визжал, верещал, как котелок на огне, и выл, и рыдал, и корчился на колоде, пока кто-то из них не подхватил его за рубашку и не бросил в зловонную лужу — там, зашипев, железо остыло.

— Меньше на одного поваренка. — Лицо матери Скейр было белым, как молоко, и мраморно-гладким, а глаза синели, как зимнее небо, и не было жалости в них. — Больше на одного раба.

Ярви сидел на корточках в вонючей тьме, ощупывал ожоги на шее и свежие царапины на обритом черепе. Днем он истекал потом, а ночью содрогался от холода и слушал, как надорванными глотками стонет, хнычет и на дюжине наречий безответно молит богов людское отребье. Как надрывается его собственная глотка, самая громкая из всех.