Вали, обращаясь к гостям, произнес приветственное слово. Затем Фрунзе, напрягая голос, обратился к собравшимся на площади, турецкий переводчик переводил, как умел, иногда сдвигая понятия:
— Товарищи аскеры! Я должен благодарить за тот теплый прием, который был оказан нам благородным турецким народом со дня нашего вступления на турецкую землю. Я никогда не забуду эту встречу турецкого народа…
Толпа двинулась к Фрунзе, нажала, прорвала было оградительную цепь войска, но аскеры взялись за руки, уперлись, сдержали. Фрунзе речи не прерывал. Переводчик ловил его слова:
— Нельзя забыть тот героизм турецкого народа, который он проявил за время революции для освобождения от гнета врагов… Поздравляю вас с тем, что турецкий штык разорвал цепи, накинутые врагом на шею турок. Я уверен, что в ближайшем будущем вас ожидает новая, еще более блестящая победа. Искренние отношения между Россией и Турцией помогут вам в борьбе… Я привез вам привет от моей нации и русского народа… Грязная цель, преследуемая старым русским империализмом, в результате революции, происшедшей в нашей стране, ныне похоронена. Украинская и русская нации не имеют никакой цели, кроме дружбы. Их сердца трепещут только желанием взаимной с турецким народом дружбы…
Народ на площади бил в ладоши. Покачивались штыки винтовок. Фрунзе провозгласил:
— Да здравствует турецкая нация! Да здравствует турецкая армия! Да здравствует русско-украинско-турецкая дружба!
В ответ с площади послышались крики: «Яшасын, яшасын!» — «Да здравствует!»
Красноармейцы сгрудились у фасада, у дверей. Сюда и прошел Фрунзе, провожаемый толпой, смявшей ограждение. Среди фесок и тюрбанов поплыли островерхие буденовки — бойцы пробивались за угол вокзала, к экипажам. А оркестр все играл и играл турецкий немного печальный марш, бухал тулумбас.
Покатилась вереница экипажей. В замыкающем ехали секретарь русского полпредства Михайлов, заменявший отозванного из Ангоры полпреда Нацаренуса, и азербайджанец Абилов, о котором говорили в Баку. Михайлов и Абилов приехали на вокзал встречать Фрунзе, но пройти к нему не смогли. А надо было, не откладывая, известить его…
Катили по широкой, потом по многим тесным улицам, то вниз, то в гору, все дальше от крепости. Копыта лошадей затихли в пыли. Закат светил в глаза, вдруг оказывался за спиной, его заслоняли черные деревья. Дома становились все беднее — домишки, все пепельного цвета, слепленные из земли. Между ними тянулись неровные каменные стены, прерывавшиеся деревянными воротами с двухскатным гребнем. Не видно на крышах печных труб. С холма вдруг увидели длинный двухэтажный дом на краю обширного рыжего пустыря с каменными плитами и глыбами — кладбища.