В читальню вошел преподаватель тактики. Взглянул исподлобья поверх стекол в железной оправе:
— Свой должок по тактике, курсант Скородумов, пога́сите весной. Возьмите с собой в дорогу нужную литературу. Даю вам тетрадь и целых два карандаша. Записывайте, конспектируйте.
— Турецкие слова буду записывать. Турецкий язык буду учить…
— Хоть полинезийский. А тактику знать!
— С командирами поеду. Может, они и поучат.
— Неплохо бы, неплохо…
— И турецкую тактику могу…
Ваню тревожили его сапоги — за лето прохудились. Спросить бы комиссара еще о гимнастерке, взамен застиранной. Впрочем, комиссар и сам сказал бы, будь возможность. Надо терпеливо ждать: «Абросим не просит, а дадут — не бросит». Вслед за комиссаром вышел на площадку, тут комиссар и сказал, вспомнил:
— Да, вот что еще. Тебя спрашивал замначхоз. Хочет одеть тебя. Сейчас он готовит зал к партийному собранию. Поднимись…
Широкая лестница вверх вела в актовый зал, а вниз — в фехтовальный. Парадная, на ее ступенях выстраивались курсанты, встречая гостей. Актовый зал — большой, белый; с расписанного золотом потолка свисали люстры. В этом зале «качали» своих признанных командиров, на митингах пели «Интернационал» — под высокими сводами торжественно перекатывались голоса.
Ваня быстро, через ступеньку, поднимался, когда из коридорчика вышел замначхоз, деловой такой боец, насмешливый Маргар Кемик, или, как переделали, Макар Кемик.
— Вот я, родимый, одевай меня срочно. Верно, скоро ехать, родимый.
«Родимый» — Ростовского уезда привычное приветливое словцо.
— Главное, сапоги, — сказал Кемик. — Пойдем на склад, сам выберешь пару из барахла, поносишь день, а прибьешь подковки — два! Едешь? И я еду! Я знаю турецкий язык! А ты? Ме-е…
Кемик, хотя и насмешничал, рад Ване. Сели на ящики в полосе света от распахнутой двери в склад. Ваня выбирал пару в горе сапог, связанных за ушки. Лицо Кемика вдруг приняло выражение ожесточенности, и он сказал сквозь зубы:
— Опять я туда. Думал, больше не увижу те скалы. Но я хочу туда. Не боюсь! Поеду! Фрунзе и меня взял в отряд… В скалах лежат мои братья. Три брата — Акоп, Асун, Усеп. Мои родители. Мои родственники. Все там лежат, кто не убежал…
Глаза Кемика горячо блестели, стали влажными. Ваня взглянул, вздрогнул. Слышал, что у Кемика в тяжелое время мировой войны была затравлена и погибла вся родня, хотелось как-то успокоить товарища:
— Это — прошлое, Макарушка. Это не повторится. Теперь там революция… А что было-то там с тобой, расскажи, станет легче…
— Я учился в академии Эчмиадзина, я учителем стал, но и года ребят не учил, от ятагана быстрее лани бежал! Есть несчастье родиться и жить в дикой Турции, если ты гяур, то есть христианин.