Из-под панамки выбиваются отросшие золотые, блестящие, выгорающие под солнечным натиском пряди. На носу и щеках размазанные кляксы оранжевых веснушек.
Ты ставишь лейку на траву, берешь секатор и начинаешь безжалостно бороться с засохшими ветками шиповника. Куст буквально трясется и ходит ходуном от страха, и, пытаясь отвадить тебя и твою неприступную решительность, глупая роза вместо того, чтобы выпустить все свои шипы, щедро осыпает тебя лимонными лепестками.
Вместе пропалываем клубнику и набираем маленький букетик ромашек, чтобы поставить их в чашку к утреннему завтраку, состоящему из поджаристых сырников и щедро сдобренного молоком кофе.
После завтрака разваливаемся прямо на полу веранды и обсуждаем, как быстро елочка превратилась в огромную ель, и что качели теперь заросли бурьяном и надо бы перенести их к яблоне за домом, и еще хорошо бы было повесить там гамак.
Жмурясь от переполняющей воздух яркости, бредем к теплице, чтобы нарвать разных трав в салат, а по пути срываем смородиновых листов и мяты к чаю.
В теплице — буйство. Кинза и укроп разрослись и отвоевали выделенную цветам территорию. На огуречных стрелках виднеются маленькие, желто-зеленые завязи. Ты радостно показываешь хорошо взошедший лук, который мы сажали две недели назад, и хмуришься на не желающий приниматься за дело молодой горошек. Мы набираем две огромные лейки и тщательно заливаем жадные до жизни растения, и ты тихонько бормочешь:
— Молодец, земля, что так постаралась и все для нас вырастила. Спасибо!
Солнце мерно клонится к горизонту, выкрашивая все вокруг охрой. Водопады света дробятся витражными окнами на разноцветные осколки, как будто мимо пролетал дракон и обронил свои несметные сокровища: радужные блестяшки драгоценных камней.
Только дома я понимаю, как приятно гудит спина. Лежу на прохладном полу и смотрю, как солнечные лучи опускаются все ниже, а потом и вовсе пропадают со стены, печально моргнув в последний раз.
С кухни начинает сочиться аромат привезенных ромашек, и внутри вновь вспыхивает полуденный жар и его ослепительность.
Ложась спать, думаю, что каждый из нас как засвеченная фотопленка. Однажды детали сотрутся из памяти, и останутся только смутные ощущения душевного единения, останутся только знакомые запахи, останутся солнечные блики на чьих-то сияющих, торчащих из-под панамки волосах. В нас останутся только размытые следы испытанного когда-то счастья.