Чудо. Свершилось. В стене рядом со скамьей имелась дверь. Дверь! Как я не видел ее раньше - вчера, позавчера, в день прихода? Как я проходил мимо? Непостижимо. Первым моим желанием было вскочить и распахнуть ее. Совершенно естественное желание! Но я не двинулся с места, усмирив унизительную поспешность.
Пишущий эти строки, ты исступленно повторяешь слово "Грязь". Но осознаешь ли ты, о чем пишешь?
О, да.
Объясни всем, что вкладываешь в него.
Не могу...
Значит, ты лжешь!
О, нет.
Тогда объясняй.
Раньше для обозначения всего отвратительного было слово "грех". Конечно, часто им клеймили и вполне нормальные, и даже хорошие вещи, но оно заставляло людей страдать: от страха, от пыток, от стыда. Нынче же такие времена, что "грех" никого не беспокоит, не побуждает мучаться от свершенного и терзаться не свершенным. Однако необходимость этого ничуть не уменьшилась! Вот и приходится искать новые слова, привычные, но не слишком уютные. Я так понимаю смысл существования слова "грязь".
Пишущий, ты не объяснил. Я спрашиваю: что есть по-твоему "грязь"? То же, что и "грех"?
Не знаю, отыщется ли на Земле мыслитель, способный раскрыть слово "грех". Если отыщется, только он и сможет проделать то же с "грязью". Он гадливо сунет в бездонную жижу свои руки, надежно спрятанные в перчатках, вытащит сочный, истекающий вонью ком и швырнет в лицо желающему - пробуй! А я... Я только использую готовые слова - те, что подарила мне Книга.
Правильно, пишущий, ты не способен объяснить чужую мудрость. Ты просто послушен. Но искренен ли ты в самобичевании? Не бравируешь ли ты понапрасну словом "грязный"? Вот главное, что может заинтересовать в беседах с тобой.
Жестокий вопрос... Прости меня, я хотел сказать - сложный. Да, я говорю себе - грязен. Ведь так и есть в действительности! Хоть и не совершал я пока особо плохих, изощренно подлых поступков, но по поступочкам! но по мыслям! по мечтам!... я не достоин даже суда. И я понимаю это отчетливо. Вопрос в том, искренне ли я хочу очиститься. Я... Я слаб. Я твержу сам себе с упорством кувалды - хочу очиститься. Так ли на самом деле? Мне страшно заглядывать глубже разума. Прости, если за это можно прощать. Посмотри вместо меня, пожалуйста! И ответь, если есть кому отвечать: что там?...
Не отвечу, пишущий.
Я сидел, сражаясь с мальчишескими порывами, сдерживая в горле всхлипывания. И смотрел сквозь наползающую пелену на вычеркнутый из надежд прямоугольник. Понимание неудержимо росло, крепло в моей груди! Я знал отныне: для того лишь Келья нянчилась со мной, чтобы мог я отсюда выйти, чтобы увидел эту дверь. А выйдя, чтобы не оставил Келью одинокой, вернувшись с новым заблудшим - вот оно, предназначение. Я должен привести сюда... Кого?.. Друга. Моего друга. Того, кому обязан прозрением.