«Истерический страх перед атомной бомбой, который сейчас испытывает либо так или иначе выражает общественность, наводит, по сути, на мысль, что наконец-то изобрели что-то полезное. Этот испуг, по крайней мере, создает впечатление, будто это реально эффективная горькая пилюля… Хотя, возможно, это тоже детская идея. Потому-то на самом деле я имею в виду лишь то, что бомба дает перспективу конца, разрушения зла – нашей отвратительной науки, отвратительной, как грязная мыльная вода… но кто может сказать, что будет после разрушения?»[233]
Витгенштейн начал избавляться от этого мрачного настроения в 1945 году, когда познакомился с Беном Ричардсом – студентом-медиком, который учился в кембриджском Королевском колледже и был на тридцать пять лет моложе Витгентшейна. По своим качествам Бен походил на Френсиса: он был добр, мягок и хорош собой. Витгенштейн глубоко полюбил его. После Френсиса в его жизни не было никого, если не считать Кита Кирка – коллегу Френсиса из рабочей среды, которому Витгенштейн давал уроки механики и математики в 1940 году. Витгенштейн был без ума от Кирка, но держал свои чувства при себе, и между ними так ничего и не произошло. Его чувства к Бену, кажется, получили больше взаимности, благодаря чему их отношения длились, со всеми взлетами и падениями, несколько лет[234]. Витгенштейн чувствовал себя старым и уставшим, и столь неожиданный эмоциональный всплеск дал ему силы и вдохновение, заставив забыть о повседневных заботах, в частности о тягостной рутине академической должности. Он, несомненно, ценил любовь Бена – «чудесный, редкий дар», «редкий самоцвет», как он описывал ее в дневнике. Однако эта любовь привела к новым неприятностям, поскольку опять поставила Витгенштейна в зависимость от другого человека. Теперь ему, видимо, было труднее переносить перипетии любви: он впадал в отчаяние и тревогу при малейшей неопределенности, например если не приходило письмо.
«Расстроен. Никаких новостей от Р. Я каждый день думаю об этом и о том, что мне надо подобрать правильное отношение к этой утрате. Ничто не кажется мне более вероятным, чем то, что он меня бросил или вот-вот бросит, и ничто, в каком-то смысле, – более естественным. И я чувствую, что должен дать всему этому случиться, как оно и должно, что я сделал все, что в моих силах, и что ситуация вышла из-под контроля. Это знак настоящей любви, когда думаешь о том, от чего страдает другой человек. Ибо он ведь тоже страдает и тоже жертва»[235].
Болезненные размышления о своем положении, которые Витгенштейн записывал в дневнике в это время, напоминают о периоде его влюбленности в Маргерит Респингер.