— Викки… что ты здесь делаешь? — спрашивает совершенно ровным тоном, словно он доктор, а я пациент, которого немедленно нужно успокоить.
А мою челюсть сковало каким-то тупым онемением, болью, расползающейся по телу из точки, расположенной в районе сердца. Наконец, ловлю за хвост единственный содержательный вопрос:
— Зачем… так? — глотаю, не знаю что, но что-то большое и болезненное. — Не лучше ли было вначале закончить со мной?
Он молчит, засунув руки в карманы брюк. По выпирающим сквозь тонкую ткань костяшкам легко догадаться, что они сжаты в кулаки. На нём сегодня его лучший костюм — синий, в оттенке marine blue. Мы покупали его вместе в прошлом году в Риме, в бутике на одной из десятков пешеходных улиц неподалёку от фонтана Треви.
— Что ты подразумеваешь под «закончить»?
Он спокоен. Ни намёка на напряжение, переживания или хотя бы малейшую тень стыда. Если бы не кулаки в карманах, он выглядел бы точно так же, как сегодня утром после завтрака, собираясь на работу и сообщая мне сегодняшний прогноз погоды.
— Развод, — страшное слово, но я его произнесла.
— Я не собираюсь разводиться из-за мелочей.
— Мелочей?! — выдыхаю.
— Конечно, это мелочь. Обычное житейское недоразумение. Мы пережили куда более серьёзные вещи, в сравнении с этим.
Мой взгляд фиксирует волосы на его груди, немного выглядывающие из ворота белой рубашки. Когда-то, годы назад, это место порождало в моей голове мысли сексуального содержания, но сейчас оно вызывает острый приступ тошноты. Я машинально зажимаю рот рукой и отворачиваюсь, сражаясь с желанием выдать съеденный час назад ланч. Делаю глубокий вдох, за ним долгий выдох, пытаюсь успокоиться, но у меня плохо получается:
— Ты серьёзно? Мелочь? Полчаса назад твой член был в… в…
— Викки, я понимаю, что тебе сейчас сложно, но, пожалуйста, не теряй человеческое лицо! — призывает своим отработанным тоном начальника. — Чтобы не пришлось жалеть об этом в будущем.
А я теряю не лицо — остатки способности соображать. Просто стою с открытым ртом, не понимая, что происходит? Всё смешалось в этом мире? Инь и ян больше не делят окружность на чёрное и белое? На плохое и хорошее? Злое и доброе?
— Ты шутишь?
Я нахожу в себе силы снова заглянуть в его глаза, и то непоколебимое спокойствие, которое вижу, полнейшее отсутствие переживаний человека, который ещё сегодня утром был самым близким, убивает. Это, пожалуй, даже болезненнее, чем сам факт его полового сношения со своей подругой-соратником. Женщиной, которая столько лет мозолила ему глаза, пока не домозолила.