— Сейчас патриарх разберется тут с некоторыми!.. — злорадствовал пьяница. — Ох разберется!..
— На себя посмотри, алкаш, — отвечали деревенские.
Фокин вмешался в дискуссию.
— Кто у нас тут верующий? — спросил он. — Есть такие?..
Народ отозвался утвердительным гулом, верующими оказались все.
— Кто знает, как к патриарху обращаться?
Деревенские молча переглянулись.
— А как обращаться, «батюшка», ясно дело, — сказала старуха Ефремовна.
Фокин с досадой отмахнулся.
— Какой он тебе батюшка, старая дура!
— Ну вот что, давай сюда твою челобитную! — не выдержал писатель. Выдернул из машинки листок, заправил новый, пожевал губами, собираясь с мыслями. — Писать будем: «Уважаемый патриарх», — сказал сатирик и застрочил с невероятной скоростью, а когда кончил и поставил точку, раздался крик: «Едут!»
Деревенские встали, но… Приехал не патриарх, а автобус с учениками семинарии в сопровождении дьякона. Следом прикатили «мерседесы» с районными руководителями, «воронок» с милицией под началом полковника и три грузовика. Из грузовиков выскочили солдаты, зазвучали команды: «Становись! строиться!..»
Солдаты принялись строиться, рассыпаться, пересчитываться и проделывать прочие эволюции. Развернули полевую радиостанцию, по которой тотчас пришла секретная радиограмма, сообщавшая, что патриарх закусывает копченым угрем у командующего округом и что скоро будет.
Дело принимало нешуточный оборот. Напряжение нарастало. Уже никто не сидел, поляна возле церкви гудела… и так прошло еще два тревожных часа, в течение которых, не выдержав напряжения, «сломался» Веня — напился… Пьяный ходил среди толпы и пророчествовал:
— Перепадет тут некоторым! Ох перепадет!.. — и злорадно ухмылялся в сторону продавца Тихонова.
Венины угрозы не остались незамеченными, — переглянувшись с районным начальством, милицейский полковник указал глазами на Веню, после чего два плечистых милиционера отволокли «диссидента» в самую отдаленную баню и заперли там, несмотря на бурные протесты.
Пока Веня томился в заточении, а патриарх угощался копченым угрем, у истока Волги повышенным вниманием солдат и семинаристов пользовалась двадцатилетняя писательская дочка, разгуливающая по двору в шортах и майке с надписью «Red or dead», из-под которой на правом предплечье выглядывала зловещая татуировка.
Скованные воинским уставом солдаты издали пожирали глазами красавицу, тогда как семинаристы без стеснения толпились возле калитки и под предлогом «воды напиться» пялились на московскую девицу. Сообща выдули два ведра и пили бы еще, но утомленный шумом сатирик пробурчал: