Второй охранник вызвал нам лифт, и мы вошли в идеально квадратную железную коробку. Кнопок там не было. Двери бесшумно сомкнулись, и только тонкая полоска между ними могла подсказать, что коробка — на самом деле лифт. По ощущениям, мы поднялись, потом спустились, причем спускались дольше. Двери раскрылись, и мы оказались в холле без окон и дверей. Нас никто не встретил, и мы пошли в единственно возможном направлении, направо от лифта, по отделанному тусклыми зеркалами коридору. Я смотрела на наше отражение — девушка с растрепанными волосами, счастливые мужчина и женщина, тоже растрепанные и небрежно одетые. Удивительно, но мама стала обращать меньше внимания на свою и нашу одежду после переезда в Сан-Франциско. Сейчас оба они были одеты как я, только футболки чистые. Теперь мама тщательно наряжалась только по торжественным случаям либо когда читала лекцию или давала интервью.
Коридор вдруг изогнулся спиралью, ведущей наверх. Мы поднимались и поднимались, и от спирали и мутных зеркал уже начала кружиться голова, и, когда я уже была готова начать ныть, мол, куда они меня тащат, мы вышли в холл — точную копию того, что был на выходе из лифта. За длинным столом, выполненным в том же хайтековском минималистичном стиле, сидел молодой и абсолютно лысый мужчина с большим носом. Он тоже был одет в дорогой костюм и ботинки ручной работы, но в мужчине внизу я сразу узнала охранника, этот же был явно более высокого ранга. Когда мы вошли, он не поднял голову, перебирая электронное оборудование на столе. Его руки быстро мелькали, а лицо оставалось невозмутимым. Сначала мне показалось, что рук у него не меньше шести и он вроде деда Камадзи>[10], на стимпанковской котельной которого работает вся махина банка.
«Bank of Four» — было выбито на одной из стен, на оборудовании и на бейдже мужчины. На бейдже, однако, не значилось имени, словно человек вместе с железками приравнивался к оборудованию, обезличенной собственности Банка Четырех. Мы остановились у его стола. Не было ни диванов, ни стульев — и вообще ничего такого, на что можно было бы присесть, поэтому мы замерли, выстроившись в шеренгу по росту.
Он перебирал и включал оборудование, сверяясь с данными на сенсорном экране, встроенном в поверхность стола. Наконец вскинул на нас светло-зеленые глаза, улыбнулся и тепло поздоровался. С папой они были знакомы лично, поэтому пожали руки и улыбнулись друг другу, и у Камадзи собрались морщинки вокруг глаз.
— Ну что, начнем? — спросил он нас.
— Давайте, — ответил папа.
— Что начнем? — поинтересовалась я.